Танки росли на глазах. Нас они пока не трогали— расправлялись с бегущими. Страх тискал когтистыми лапами внутренности. За танками показалась фашистская пехота, она шла густыми цепями и почти не стреляла. Все делали танки, их башни медленно поворачивались вправо, влево, резко бабахали танковые пушки, свирепо собачились их пулеметы. Танки, как заводные, разворачивались, растекались по всему полю, глубоко охватывая соседний полк вторым стальным кольцом. А танки, грохотавшие по дороге, катились на юго-восток нескончаемой колонной.
— Крепко прижучили,— хрипло сказал Вилька и облизнул губы.
Глеб был бледен. Он дернул плечом и полез под ХТЗ, в окопчик, к «дегтярю». Вилька отправился за ним, подхватив по дороге принесенные мною автоматы.
— Идем с нами, Юрик, места хватит.
Окопчик под ХТЗ вселял кое-какие надежды. Сверху стальная крыша. Если сидеть тихо, немцы могут не заметить.
Сидеть тихо! Значит, не стрелять. Хорошенькие мысли лезут в голову...
— Скорей бы стемнело, что ли,—с досадой проговорил Глеб.— Пора ведь, а еще светло.
— Черт с ним,— Вилька сплюнул.— На фиг нам темнота, все равно деваться некуда. Приготовьте поллитровочки, ребятки, и гранаты. Воевать— так с музыкой.
Я вспомнил, что в карманах моих штанов две бутылки с горючкой, вытащил их, положил на дно окопчика. Потом вспомнил, что у меня нет спичек.
Вилька одарил меня зажигалкой.
— На, владей. У фрицев разжился.— Потом вдруг ни с того ни с сего:— И сапоги они мне одолжили. Во, смотри. Мои хромовые совсем развалились, а эти— сносу нет. На подошвах по тридцать две заклепки.
— Мародер.— Глеб не сводил глаз с танков. Они рычали метрах в пятистах, и, казалось, не было силы, которая могла остановить их.
— Слушай, мародер,— сказал Глеб.— И ,ты слушай, Юрка. По танкам не стрелять без толку. Пропустим их и по живым фрицам. А если что... бутылками.
-— Ясно,— кивнул Вилька и опять облизал губы.— , Как учил Миляга: «По заднице их, по заднице!»
Я поражался обыденностью нашего разговора, вроде бы нет никакой войны и танков перед самым носом. И тут же сообразил, что и Глеб, и «мародер», и Вилькины словечки— все это от страха и от желания скрыть этот страх ото всех на свете, даже от самих себя.
Понял— и мне совсем стало муторно.
Батальон наш сидел тихо, но танки не принимали этого во внимание, теперь они кинулись на нас. Часть стальных коробок, правда, поползла на правофланговый полк, но т у ч а валила на нас, на меня! Все — на меня!
Их не остановить. Они неотвратимы, как судьба.
...Вспыхнул, дымно зачадил один танк... третий.... пятый...
Что случилось?!. А! За сараем притаились две пушечки. Возле них не наводчики, а снайперы. Пять танков!.. Вот и шестой мотанулся, как пьяный хулиган, схлопотавший в рыло. Замер. Не горит. Просто сдох.
Возле самого окопа взметнулся земляной столб, ударил вонью. Вилька, оскалившись, бил короткими злыми очередями из «дегтяря». Глеб едва успевал снаряжать диски. Задергался и мой автомат. Дым, копоть, путаница сверкающих трасс, острая горечь взрывчатки—вот что осталось в памяти... Потом мелькнула кожаная куртка летчика, и вдруг совсем близко от нас выросла рычащая серая глыба. Она харкнула огнем, и наш ХТЗ с визгом И скрежетом опрокинулся на бок. Стальное чудовище, как бы в раздумье, остановилось, медленно повело тонким хоботом. Вновь плюнуло смертью. Чуть левее, скрежеща гусеницами, карабкались на взгорье еще три огнедышащие туши.
Вновь показался летчик. Он шел в полный рост к наползавшему на наш окоп танку. Над его головой засверкали ядовитые пучки трасс, но летчик не замечал их. Кожаная куртка взмахнула рукой, метнулась в сторону, к танкам, наползающим слева, утонула в дымном всполохе и исчезла, словно провалилась сквозь землю. А чуть .погодя три громадины выбросили Из своих утроб огромные фонтаны огня и жирного чадного дыма.
Тут только мы вспомнили о бутылках с горючкой, лежащих на дне окопа. Но сейчас они были нам без надобности— в легких сумерках мы видели, как обходили стороной остальные танки, положенные летчиком машины, :возле которых валялись срезанные красноармейскими пуклям и танкисты. Лавина охватывала батальон и соседний полк железными клещами. Слева танки напоролись на овраг, остановились, открыли свирепую пальбу. Справа, там где окопался полк, они прорвали оборону. Оттуда доносилась суматошная трескотня автоматов, рев, взрывы. Пехота не торопилась штурмовать нас в лоб. Она залегла и обрушила на скупо огрызавшийся батальон огненный ливень, откуда-то, должно быть, из хутора, воющими стаями летели мины, они крушили окопы, в клубах дыма исчезли окраинные хаты.
Вилька, чумазый от копоти и гари, с плачущим выражением лица, продолжал изводить патроны. Глеб дернул его за рукав:
— Хватит. Последний диск остался. Нет больше патронов.
— Чего?!— Вилька не понял, провел ладонью по лоснящемуся от пота лицу, размазал грязь.— Чего? Патронов?
— Патронов нет! Нет их. Понял?
— А-а...
С запада, там, где малиново горело наполовину скрывшееся за горизонтом солнце, накатился знакомый ноющий гул. Самолеты!
— Все ясно!— прокричал Вилька.— Теперь ясно, почему их пехота легла. Ждет, когда нас искромсают в лапшy и раскатают танками.— Ему почему-то стало весело.
От страха, что ли?— Грязные вы, ребята,... как черти! Ух и дадут сейчас...
Вой и свист кинули нас на дно окопа.
«Юнкерсы» обрушились на село свирепо. Мы лежали полузасыпанные землей, оглушенные, а над нашими головами носилась рычащая орава.
Едва исчезли «юнкерсы», справа вновь затявкали танковые пушки. Чужими, непослушными руками разгребли землю, кое-как поднялись на ноги, огляделись. «Дегтярев» исчез, дьявольская сила отбросила ХТЗ далеко в сторону. Село вылизывали огромные золотисто-багровые языки.
Справа затукали винтовочные выстрелы, несколько раз фыркнул пулемет. Значит, не всех перебили, можно еще держаться.
Показались силуэты немцев, брызгающие огненными струями. Мы схватились за автоматы... Вдруг, перекрывая автоматную трескотню, пронесся дикий звериный рев:
— Бра-аа!.. Окружа-а-а!!! Спаса-ай... Окружа...
Вой подхватил другой голос, третий. Казалось, что это я сам, это мой вопль, мои вопли!..
Ноги приросли к земле, потом земля с силой выбросила меня из окопа. Я падал, вскакивал и бежал, бежал... Ужас гнал меня все дальше и дальше, стрельба и взрывы прибавляли сил, бегущие силуэты людей подгоняли: «Быстрей! Быстрей!»
Треск, шум— и я лечу под уклон. Больно ударился спиной. Сердце готово выскочить из горла, перед глазами туман, а в ушах — топот, крики. И вдруг кто-то выстрелил несколько раз: «Бах-бах-бах!» и гаркнул яростно:
— Стой! Мать , вашу так... Застрелю. Прекратить! Всем в байрак... В овраг всем. Туда танки не пройдут — Вновь раздалось «бах-бах-бах».— Без паники, слушай мою команду!..
Этот властный голос заставил меня чуточку успокоиться. Поднялся на ноги, пощупал автомат — на месте ли. Стыд ожег, как плетью. Опять бросил товарищей! Где они, что с Глебом и Вилькой? Надо бы разыскать их.
Легко сказать— разыскать! Там уже фашисты. Стемнело. Навстречу, отстреливаясь, пробираются бойцы.
Если пойти к селу, пристрелят, как дезертира. Что делать?..
Остатки окруженных частей углублялись по байраку все дальше на запад. Другого выхода не было. Позади изредка бахали пушки, вспыхивали короткие перестрелки. Стадное чувство тащило меня за теми, кто брел по байраку, Я шел, втянув голову в плечи, и плакал— беззвучно, но слезы лились ручьями. Рядом покачивались беловатые пятна лиц, хрустел под сапогами валежник. Странно было слышать начальственные распоряжения: «Головной дозор... боковое охранение...» К чему все это? Чей голос? Очень знакомый голос... Да ведь я знаю его. Он кричал на меня в селе: «Навоюешь с такими» и командовал: «Стой... Мать вашу так. Застрелю... Веем в байрак!. Без паники».
Послышался въедливый шепот:
