Дядюшка мог бы завещать жильё и в менее унылой местности. Конечно, никто не требовал перебираться сюда на ПМЖ, но когда подлая судьба от души развлеклась за его, Тимура, счёт и пребывать в любимом городе он более не мог, выбора практически не оставалось. Альтернативой была многомесячная эпопея с обменом или продажей квартиры, но, помимо риска нарваться на алчных лихих людишек, на это попросту не нашлось сил. Так что, ежели не учитывать некоторых обстоятельств, он всегда мог вернуться. Вот только обстоятельства эти были абсолютно непреодолимы. По крайней мере, в ближайшие лет пять. Или сто.
А пока что Тимур осваивался с жизнью в сельской местности: поздно вставал и рано ложился, привыкал обходиться без телевизора, взамен перечитывая захваченные из дому книги – благо, электричество сюда почему-то протянули, с мстительной радостью наблюдал, как потихоньку гибнет и вырождается без присмотра дядин огород (деревенскую работу Тимур ненавидел, разве что картошку посадил, без неё здесь уж никак было не выжить) да раз в неделю брёл в заплёванный магазинчик на станцию – к счастью, от прежней жизни оставались кое-какие накопления, ну, и к «домику в деревне» прилагалась определённая сумма.
Далеко же увёл мысли розовый голыш. Кстати, странная галька упорно не желала остывать. Совершенно необходимо было тщательно осмотреть её при настоящем свете – не зря же в настольную лампу он ввинтил стоваттку. Возможно, невесть откуда взявшийся – не ветром же его занесло на грядку – объект – это метеорит? Кстати, они могут быть радиоактивны. Метеорит такого цвета? Мда. Это вряд ли.
Осмотр под лампой ничего нового не дал, разве что по оси самого глубоко выступа обнаружился тонкий чёрный штрих – крохотная червоточина в безупречной розовости, будто завязь в зерне. Задумавшись о том, куда бы деть находку, Тимур скользнул взглядом по неуютной обстановке комнаты и наткнулся взглядом на кадку с чернозёмом, пристроенную в углу ради идиотской идеи вырастить в условиях хутора финиковую пальму и не выдворенную своевременно по причине лени. Гм, завязь, кадка… Кажется, Фрейд утверждал, что случайных ассоциаций не бывает. В памяти всплыли обрывки читанного некогда рассказа, герой которого – такой же неудачник – нашёл (в поле? в лесу?) артефакт, в припадке энтузиазма посадил его и, кажется, вырастил нечто оригинальное. Конца новеллы Тимур не помнил, но почему бы не повторить эксперимент, тем более, что дольше тетешкаться с непонятной каменюкой глупо, выбросить жалко, а подходящего места для хранения не придумывается?
Он с изяществом городского жителя – то есть медленно, пыхтя, ругаясь и обломав кончик ногтя – вручную (действительно, не лопату же для такой ерунды тащить) вырыл подходящую на глаз ямку, запихнул на дно объект и облегчённо заровнял почву. «Поливать буду не чаще раза в день», - твёрдо решил он, надеясь, что минимум две недели не будет вспоминать о находке – если, конечно, странное желание посадить её не было пустой блажью, каковой теперь представлялось. Ну да ладно. Тимур решил дать штуковине месяц срока. Не появится росток – выроет и поищет другое применение. Ежели тот не сгниёт, вестимо.
Разумеется, обстоятельства помешали Тимуру выполнить обязательство ежедневного полива, но раз в два-три дня саженцу всё-таки доставалось почти полное ведро воды, так что в среднем количество жидкости было нормальным. Не удивительно, что спустя полторы недели сквозь жидкую грязь протолкнулся первый нежно-розовый лазутчик, а к вечеру в кадке трогательно растопырил две тщедушные лапки травянистого вида росток. Впрочем, ствол довольно быстро заматерел, налился силой, одеревенел, выбросил пяток новых веток, и вскоре в кадушке красовалось юное деревце, во всём – вплоть до тонов и полутонов – совпадавшее окраской с некогда найденным камушком. На третий день зоркий Тимур заметил его. Отставив ведёрко с очередной порцией воды, он осмотрел результат своих трудов и пришёл к выводу, что как агроном он определённо недооценён обществом, после чего, залив малыша чуть ли не до макушки принесённой жидкостью – не тащить же остаток во двор – он завалился в кресло с приобретённым на станции сборником кроссвордов. Тимур ненавидел разгадывать кроссворды и прочие шарады, поэтому газеты должно было хватить надолго. На зиму он планировал прикупить штук двадцать. Ночью ему снился росток, Тимур – дичь какая! – гладил его, подсыпал всякие мудрёные подкормки и вырастил здоровенную розовую дуру, усыпанную плодами фаллической и вагинальной формы, попробовать которые не успел ввиду скоропалительного пробуждения. Как ни странно, сон запомнился отчётливо, а на следующую ночь Тимуру довелось-таки попробовать продукцию потустороннего растениеводства. Вкус оказался неописуемым, и вот его-то удержать на языке утром не удалось. Третьей серии того же сна оказалось достаточно, чтобы, пряча от самого себя глаза и ругаясь разными нехорошими словами, вроде «энтузиаст» и «романтик хренов», Тимур сразу после завтрака отправился в магазинчик – удивив продавщицу непомерно, так как накануне там был – и, после консультаций с той же работницей грязного прилавка и случайно приключившимся в помещении дедком огородной наружности, прикупил удобрений для садовой рассады.
Растение благосклонно приняло подношения, внедряемые в почву в относительно квалифицированной и цивилизованной форме, и в кратчайший срок вымахало метра под два, напоминая уже скорее не птенца, а, пожалуй, страуса. Обрастать плодами оно, в нарушение обещаний Морфея, упрямо не желало, однако и без того представляло собой заметный в комнате объект, уверенно претендуя на роль ответственного квартиросъёмщика, тем более, что хозяин уж точно был безответственным. Как-то вечерком, посасывая рюмочку доставшейся по наследству наливки, Тимур пожаловался деревцу на жизнь, и это показалось до того естественным, что вместе с графином он перебрался поближе к кадке, устроился под особенно крупным и сочувственно склонившимся листом и, распустив, ввиду отсутствия прочих свидетелей, нюни, изложил розовой пальме (конечно, это была пальма! или кто-то смеет сомневаться?! и на ней вырастут финики! ну, возможно, они будут розоватые…) все свои проблемы. Получив полнейшую моральную поддержку, Тимур обнял собеседника за талию, каковую определил у основания нижней ветви, и заснул, положив голову на ствол. С того раза это вошло у него в привычку – во время сравнительно нечастых, раза три в декаду, пьянок. По крайней мере, он отныне пил не в одиночестве.
А деревце между тем росло и вскоре упёрлось в отнюдь не низенький – трёхметровый – потолок. Тимур уже задумался о неприятной перспективе разбирать эти, как их, перекрытия, а там, пожалуй, и крышу, когда эти проблемы однажды перестали его тяготить.
Очнувшись поутру после очередной попойки, он обнаружил, что не может пошевелиться. Казалось, руки погрузились в толщу ствола и вроде бы даже слились с ним. Более того, перед глазами стоял розовый туман, сквозь который ничего не удавалось разглядеть. Всякое движение вызывало ровный приятный гул в глубине мозга, и Тимура начинало почти неодолимо тянуть в сон. Чудовищным усилием он разомкнул веки и обозрел комнату с высоты метров примерно двух с половиной. Усыпляющее гудение в голове не исчезло, но сместилось на окраины сознания, и Тимур отчаянно задёргался, стремясь вырваться на волю. Руки уже ощущались отдельно от ствола, правую он практически высвободил, упёрся ногами, ещё один рывок, ещё, голова, плечи, торс, живот и… И он заснул, что было прекрасно, потому что он не почувствовал, как одним лёгким глотком пальма ликвидировала результаты его усилий. Он не увидел, как могучие корни разрушили кадку и, несколько часов и периодов лёгкой паники спустя, жадно впились в землю. Он не узнал, как без какой-либо его помощи ветви легко справились и с перекрытиями, и с крышей. Когда понадобится – дерево разберётся и с самим домом.
