– Убийственный мороз, капитан, – сказал техник, пытаясь выдавить улыбку, – он внезапно усилился.
– Ты прав, – ответил Толлер. Его поразила тревожная мысль, что они пересекли невидимую линию опасности в атмосфере, но тут его осенило. – Мы ведь выключили горелку, а нас согревал обратный поток маглайна!
– Да. И воздух, обтекавший горячую оболочку, тоже, – добавил Завотл.
– Проклятие! – Толлер прищурился на геометрический узор баллона. – Значит, нам придется накачать туда побольше тепла. Пурпурных и зеленых у нас много, с этим порядок, но позже возникнет проблема.
– При спуске. – Завотл мрачно кивнул.
Толлер кусал губы: он снова столкнулся с трудностями, не предусмотренными учеными ЭЭНК. Снизиться воздушный шар мог только, сбросив тепло, а оно неожиданно оказалось жизненно важным для экипажа. Кроме того, при спуске воздух, который сейчас обтекал шар, будет сначала обдувать гондолу и унесет остатки тепла. Перед ними стояла перспектива долгих холодных дней и реальная угроза замерзнуть насмерть.
Предстояло решать дилемму.
От испытательного полета зависело очень много, но следовало ли отсюда, что нужно продолжать полет, невзирая на риск перейти неощутимую грань, за которой нет возврата. Или высший долг, наоборот, состоит в том, чтобы проявить благоразумие и повернуть назад, сохранив клад так трудно доставшихся знаний.
Толлер обратился к Рилломайнеру, который в своей обычной позе лежал в пассажирском отсеке:
– Пришло твое время! Ты хотел занять мозги, так вот тебе задача. Найди способ отвести часть тепла от выхлопа двигателя в гондолу.
Механик заинтересовался и сел.
– Как же это сделать, капитан?
– Не знаю. Придумывать такие вещи – твое дело. Возьми лопату, ковш или что там у тебя есть и начинай немедленно. Мне надоело, что ты разлегся как супоросая свинья.
Фленн просиял:
– Разве можно так разговаривать с нашим пассажиром, капитан?
– Ты тоже слишком много времени просиживаешь на заднице, – сказал Толлер. – У тебя в мешке есть иголки и нитки?
– Так точно, капитан. Иглы большие и маленькие, а ниток и шпагата столько, что можно оснастить парусное судно.
– Тогда начинай высыпать песок из мешков, и сшей из мешковины какие-нибудь балахоны. Еще нам нужны перчатки.
– Положитесь на меня, капитан. Я всех одену как королей. – Очень довольный тем, что может сделать что-то нужное, Фленн запихал карбла поглубже под одежду, подошел к своему рундуку и, насвистывая, начал рыться в его отделениях.
Толлер немного понаблюдал за ним, потом повернулся к Завотлу, который дул себе на руки, чтобы не замерзли.
– Ты все еще беспокоишься, как будешь облегчаться в условиях невесомости?
Взгляд Завотла сделался подозрительным.
– А в чем дело, капитан?
– У тебя, похоже, есть все шансы проверить, будет это пар или снег.
На пятый день полета незадолго до малой ночи прибор отметил 2600 миль и нулевую гравитацию.
Четверо путешественников сидели как прикованные на плетеных стульчиках вокруг энергоблока, протянув ноги к теплому основанию реактивной камеры. Тяжело дыша в морозном разреженном воздухе, они кутались в грубые одеяния из бурых лохмотьев мешковины, под которыми скрылись и их человеческий облик, и трепетание грудных клеток. Единственное, что двигалось в гондоле, это облачка пара от дыхания, из которых тут же выпадали хлопья снега, а снаружи, в темно-синей бесконечности, мгновенно и беспорядочно соединяя звезды, мелькали метеоры.
– Вот мы и приехали, – нарушив долгое молчание, сказал Толлер. – Самое трудное позади, мы справились со всеми неприятными сюрпризами, которые нам подбросило небо, и остались в добром здравии. Я считаю, что по этому поводу будет уместно выпить.
После долгой паузы, когда казалось, что даже мысли летчиков окоченели, Завотл произнес:
– И все-таки я беспокоюсь о спуске, капитан, даже с обогревателем.
– Раз мы еще живы, можем продолжать полет. – Толлер посмотрел на обогреватель. Это устройство спроектировал и, при некоторой помощи Завотла, установил Рилломайнер. Оно состояло из S-образной сборки бракковых трубок, скрепленных стеклянным шнуром и огнеупорной глиной. Его верхний конец, загибаясь, входил в устье камеры сгорания, а нижний прикрепили к палубе позади места пилота. Небольшая доля каждого выброса из камеры отводилась по трубке, и волна горячего маглайна проходила через гондолу. Хотя во время спуска горелку предстояло использовать реже, Толлер полагал, что в два самых суровых дня у них будет достаточно тепла, чтобы выжить.
– Пора составить медицинский отчет, – сказал он Завотлу. – Кто как себя чувствует?
– Я по-прежнему все время ощущаю, что мы как будто падаем, капитан. – Рилломайнер держался за стул. – От этого меня тошнит.
– Упасть мы не можем, раз ничего не весим, – резонно заметил Толлер, игнорируя дрожь в собственном животе. – Привыкай. А ты, Фленн?
– Я в порядке, капитан. Высота на меня не действует. – Фленн погладил карбла в зеленую полоску, который сидел у него за пазухой, и только мордочка его выглядывала из разреза в хламиде. – Тинни тоже в порядке. Мы греем друг друга.
– Учитывая обстоятельства, мне, пожалуй, не так уж плохо. – Завотл, неуклюже двигая рукой в перчатке, записал все в журнал. – А про вас, капитан, я должен записать, что вы в приподнятом настроении? И в наилучшем здравии?
– Да, и никакие шпильки не заставят меня изменить решение – сразу после малой ночи я переворачиваю корабль.
Толлер знал, что второй пилот все еще цепляется за свою теорию, будто после прохождения точки нулевой гравитации с переворотом лучше подождать еще день, а то и больше. Он доказывал, что тогда они пройдут наиболее морозную область быстрее, и тепло, уходящее от баллона, тоже будет защищать от холода.
Толлеру эта идея нравилась, но он не имел права нарушать инструкции.
Лейн внушал ему: «Как только вы минуете среднюю точку, вас начнет притягивать Верхний Мир. Притяжение, сначала слабое, начнет быстро расти. Если вы еще увеличите это притяжение тягой реактивного двигателя, конструктивная прочность корабля будет быстро превышена. Допускать этого ни в коем случае нельзя».
Завотл возражал, что ученые ЭЭНК не предвидели холод, угрожающий жизни, и еще не учитывали, что разреженный воздух на среднем отрезке пути создает меньшую нагрузку на оболочку, и, следовательно, максимальная безопасная скорость должна увеличиться. Но Толлер оставался непреклонным. Как капитан корабля он обладал большой властью и свободой в принятии решений, но не мог нарушить прямую директиву ЭЭНК.
Он не признавался, что на его решение повлияло и нежелание пилотировать корабль вверх ногами. Хотя во время подготовки к полету Толлер в душе не очень-то верил в невесомость, но понимал, что, как только корабль минует среднюю точку, он перейдет в гравитационные владения Верхнего Мира, и в определенном смысле путешествие завершится, поскольку – если не вмешается человек – на судьбу корабля родная планета больше влиять не будет. С точки зрения небесной физики они станут инопланетянами.
Толлер решил, что может позволить себе отложить переворот только до конца малой ночи. За время подъема Верхний Мир, хотя баллон и закрывал его, постепенно увеличивал свой видимый размер, и, соответственно, увеличивалась малая ночь. Наступавшая малая ночь должна была продлиться три часа, и к ее исходу корабль начнет падать на планету-сестру.
Толлер заметил, что неуклонное изменение соотношения дня и ночи постоянно напоминает ему о фантастичности этого путешествия. Ничего неожиданного для интеллекта взрослого человека здесь не было, но ребенок в нем изумлялся и благоговел перед происходящим. Малая ночь удлинялась, а основная укорачивалась, и вскоре они должны будут поменяться местами. Ночь Мира съежится, чтобы обратиться в малую ночь Верхнего Мира…
До наступления темноты экипаж и капитан исследовали явление невесомости. Они увлеченно развешивали в воздухе мелкие предметы и смотрели, как те наперекор всему жизненному опыту остаются висеть на месте, пока очередной выброс реактивного двигателя не заставит их медленно опуститься.
