– Никто с ним не забавлялся?

– К нему никто не прикасался, – заверил Завотл. – Выходит, все, что нам говорили, правда. Все становится легче с подъемом! Мы становимся легче!

– Как и ожидалось, – сказал Толлер. Он не хотел признаваться, что в глубине души не верил этой теории даже после подробных объяснений Лейна, который устраивал брату частные консультации.

– Да ведь тогда дня через три-четыре мы вообще ничего не будем весить и сможем плавать по воздуху как… как… птерта! Капитан, все правда!

– Какую высоту он показывает?

– Триста пятьдесят миль, и это вполне соответствует нашим расчетам.

– Я не чувствую никаких изменений, – сказал Рилломайнер. – По-моему, просто пружинка подтянулась.

Фленн кивнул.

– Я тоже[2].

Толлер пожалел, что некогда приводить в порядок свои мысли. Он подошел к борту, и при виде Мира у него закружилась голова. Такой планету еще никто не видел – огромная, круглая, выпуклая, наполовину темная, наполовину покрытая искрящимся голубым океаном и окрашенными в нежные тона континентами и островами.

«Если бы вы поднимались из центра Хамтефа, вы летели бы в открытый космос, и все было бы по-другому, – повторял голос Лейна у Толлера в голове. – Но при путешествии между двумя планетами вы вскоре достигнете средней зоны – вообще-то она немного ближе к Верхнему Миру, чем к Миру, – и там гравитационные притяжения двух планет взаимно уничтожаются. В нормальных условиях гондола тяжелее баллона, и корабль обладает устойчивостью маятника. Но когда ни баллон, ни гондола не имеют веса, корабль станет неустойчивым, и, чтобы управлять его положением, вам надо будет запустить боковые реактивные двигатели».

Толлер понял, что мысленно Лейн уже совершил этот полет, и все, что он предсказал, случится. Правда, они вступали в неизведанную область, но интеллект Лейна Маракайна и ему подобных уже определил дорогу, и им следовало доверять…

– Будь внимателен, а то собьешься с ритма горелки, – бросил Толлер Завотлу. – И не забывай четыре раза в день проверять показания измерителя высоты по видимому диаметру Мира.

Затем Толлер обратил взор на Рилломайнера и Фленна.

– И зачем только эскадрилья дала себе труд посылать вас на специальные курсы? Жесткость пружинки не изменилась. По мере подъема мы теряем вес. А станете спорить, я здесь живо наведу дисциплину. Ясно?

– Да, капитан.

Они ответили хором, но в глазах Рилломайнера Толлер подметил тревогу и подумал, не расклеится ли механик от надвигающейся невесомости.

«Для того и предназначен испытательный полет, – напомнил он себе. – Мы испытываем не только корабль, но и людей».

К ночи грузик на измерителе высоты поднялся почти до середины шкалы. Эффекты уменьшения гравитации стали очевидными, и споры на эту тему прекратились.

Когда роняли небольшой предмет, он падал на пол гондолы очень медленно; и все члены экипажа сообщили о странном ощущении в животе – точно при падении. Два раза Рилломайнер просыпался в панике, с криком, и потом объяснял: мол, был уверен, что падает.

Толлер тоже заметил, что двигаться стало легко, как во сне, и ему пришло в голову, что надо посоветовать экипажу не отстегивать тросов. Его мутило от мысли, что одно резкое движение, и человек может вылететь из гондолы.

Он заметил также, что, несмотря на уменьшение веса, корабль поднимается медленнее. Этот эффект тоже был предсказан – как результат уменьшения разности веса горячего газа в баллоне и атмосферы снаружи. Чтобы не снижать скорость подъема, он перешел на рабочий ритм четыре-шестнадцать. Пиконовые и халвелловые загрузочные воронки на горелке все чаще приходилось пополнять, и хотя топлива запасли достаточно, Толлер начал задумываться о том, что произойдет на высоте тринадцати сотен миль. В этой точке вес корабля, убывая пропорционально квадрату расстояния, составит всего четверть нормального, и экономичнее будет перейти на реактивную тягу, пока они не пройдут зону нулевой гравитации.

Необходимость объяснять каждое действие и событие сухим языком математики, науки и техники противоречила натуре Толлера: он предпочитал подолгу стоять, облокотившись о перила гондолы, и, замерев, благоговейно взирать на окружающее. Прямо над ним находился Верхний Мир, но его закрывала громада баллона, а родная планета далеко внизу постепенно скрывалась в дымке, знакомые очертания расплывались в тысячемильном слое воздуха.

На третий день полета небо наверху и внизу еще сохраняло нормальный цвет, но по бокам гондолы во всех направлениях стало темно-синим, сверкая все большим числом звезд.

Когда Толлер впадал в транс во время ночных дежурств, разговоры членов экипажа и даже гул горелки исчезали из его сознания, он оставался один во вселенной, один владел всеми ее сверкающими сокровищами. Однажды ночью, стоя на месте пилота, он увидел, как по небу ниже корабля чиркнул метеор. Небесное тело прочертило огненную прямую из бесконечности в бесконечность, а через несколько минут послышался одиночный низкий раскат– глухой и траурный; корабль качнулся вверх-вниз, и кто-то из спящих издал недовольное бормотание. Однако наутро Толлер, побуждаемый некой духовной жадностью, скрыл от товарищей это событие.

Подъем продолжался, Завотл вел подробные записи, в которых отмечал многие физиологические эффекты.

На вершине высочайшей горы Мира не обнаружилось ощутимого падения атмосферного давления, но во время предварительных вылазок на воздушных шарах некоторые участники сообщали, что чувствовали разреженность воздуха, и у них возникала одышка. Эффект признали слабым, и по самым тщательным научным оценкам выходило, что атмосфера простирается достаточно далеко, чтобы поддержать жизнь между Миром и Верхним Миром, но это предположение следовало проверить.

И вот на третий день Толлер почти с облегчением ощутил, что дышать стало труднее – еще одно подтверждение тому, что проблемы полета предсказаны точно. Но другой неожиданный феномен его совсем не радовал: Толлер мерз уже некоторое время, но как-то не обращал на это внимания. Теперь, однако, вся команда в гондоле стала почти непрерывно жаловаться на холод, и напрашивался вывод: по мере набора высоты окружающий воздух становился заметно холоднее.

Ученые ЭЭНК, включая Лейна, считали, что в разреженном воздухе солнечные лучи будут меньше рассеиваться, и температура повысится, однако они ошиблись. Толлер, уроженец Колкоррона, никогда не сталкивался с настоящим суровым холодом и, не задумываясь, отправился в межпланетный вояж в рубашке, бриджах и жилете-безрукавке. Теперь он все больше и больше страдал от холода, и его обескураживала мысль, что, может быть, полет придется прервать из-за отсутствия тюка шерсти.

Он разрешил команде надеть под форму всю запасную одежду, а Фленну– заваривать чай по первому требованию. Последнее, вместо того чтобы облегчить ситуацию, привело к серьезным конфликтам. Рилломайнер упорно утверждал, что Фленн, то ли назло, то ли от неумения, заваривает чай до того, как вода по-настоящему закипит, или же дает чаю остыть, а потом уж разливает. И только после того, как Завотл, тоже недовольный, проследил за процессом заваривания, правда выплыла наружу – вода закипала, не достигнув нужной температуры. Она была горячей, но не «как кипяток».

– Это открытие меня беспокоит, капитан, – сказал Завотл, описав событие в журнале. – Единственное объяснение, которое приходит мне в голову, – вода закипает при более низкой температуре оттого, что становится легче. И если так, что станет с нами, когда все потеряет вес? У нас что, слюна во рту закипит? Мы начнем писать паром?

– Нам придется повернуть назад до того, как ты испытаешь подобные унижения, – сказал Толлер, своим тоном выражая недовольство плохим настроением Завотла, – но я не думаю, что до этого дойдет. Должна быть другая причина. Возможно, это связано с воздухом.

Завотл продолжал сомневаться.

– Не понимаю, как воздух может влиять на воду.