Живя в Немецкой слободе, Георг Хюбнер женился на дочери кукуйского обывателя Андрея Юта, завел хозяйство, зажил своим двором; с Грегори они продолжали дружить. Когда потребовалась помощь в устройстве театра, он взял на себя часть хлопот, войдя в команду помощников пастора вместе Тимофеем Гасенкраухом, Иоганном Пальцером и Лаврентием Ринхубером. Репетировали с труппой Гассенкраух, который был в Немецкой слободе «известный игрец» (то есть актер), и Ринхубер, уже хорошо говоривший по-русски и имевший опыт игры на сцене во время учебы в Лейпцигском университете.
Работы шли полным ходом, но точно не было известно — состоится спектакль или нет. Царь, даже отдав приказ готовить действо, все же сомневался, не совершает ли он греха. Вопрос, как театральная игра выглядит с точки зрения канонов православия, был далеко не праздным для государя православной державы. В Москве той поры были запрещены светское пение, танцы и игра на большинстве музыкальных инструментов. Само лицедейство ревнители религиозных устоев почитали бесовщиной, равной скоморошеству, давно запрещенному и заклейменному церковью по причине безнравственности. Хотя в случае скоморохов сыграло роль и то, что они были горазды на похабщину, а их прибаутки и куплеты сплошь состояли из самой отчаянной матерщины, за которую в Московии полагалось битье кнутом, а в случаях богохульства и урезание языка.
Поразмыслив, царь решил посоветоваться с высшим духовенством и спросил у патриарха: можно ли дозволить немцам играть при его дворе комедию? Патриарх, сославшись на опыт христианских владык, в особенности на императоров Византии, имевших подобные зрелища при своих дворах, ничего предосудительного и греховного в подобном действе не нашел.
Премьера «Артаксерксова действа» была дана 17 октября 1672 года. Это было богатое представление с огромной массовкой и множеством персонажей, длившееся более десяти часов, в течение которых на сцену выходили более шестидесяти актеров, певцов и танцоров; это были ученики Грегори — дети офицеров, купцов, ремесленников Кукуйской слободы. Очевидцам запомнился на сцене Лаврентий Христиан Блюментрост, младший сын доктора Блюментроста (сводный брат пастора Грегори), который исполнил одну из главных ролей. Но те же очевидцы забыли указать, кого именно изображал юный Блюментрост: Эсфирь или Артаксеркса? Не исключено, что именно Эсфирь, поскольку Лаврентию Христиану было только семнадцать лет, а по обычаю старинного театра женские роли получали юноши или даже старшие мальчики, не имевшие бород и усов. Впрочем, таковых в труппе Грегори было большинство, и возможно, что молодой человек, как едва ли не старший из актеров, подвязав фальшивую бороду, играл как раз Артаксеркса.
Царское семейство взирало на спектакль, сидя в креслах, обитых красным сукном, а остальная свита разместилась на простых деревянных скамьях. Царь с царицей были совершенно захвачены спектаклем, буквально не отрывали от сцены взоров. Они отлично поняли главный намек автора пьесы и по достоинству оценили старания Грегори.
По окончании представления Грегори поднес его величеству текст пьесы, переплетенный в сафьян с позолотой. Царь, пожелав выразить благодарность участникам спектакля, спросил: каких они желают для себя наград? Один из актеров-любителей сказал, что давно мечтает о воинской карьере, и попросил для себя чин стрелецкого сотника — его просьба была немедленно исполнена.
После явленного Грегори царского благоволения изменилось положение его отчима и отца Лаврентия Христиана — доктора Блюментроста. Ему дозволили начать медицинскую практику в Москве, и с тех пор его карьера шла только в гору. Доктор был удостоен личной аудиенции, в ходе которой от него были приняты рекомендательные письма курфюрста Саксонского. В финале аудиенции Алексей Михайлович наделил Блюментроста подарками: пожаловал деньгами, бархатом, сукном, соболями и серебряной посудой, а главное, объявил свою волю, что отныне он назначен лейб-медиком. Блюментросту было положено немалое жалованье — 130 рублей на год, а также «столовые деньги» — по 50 рублей в месяц.
Успех вдохновил Грегори на новые спектакли. Перед Рождеством состоялось еще несколько представлений «Эсфири». Это привело к щедрой царской награде: за свои труды 21 января 1673 года он получил в награду «сорбк» соболей, то есть связку собольих шкурок, из которых можно было пошить одну шубу.
На следующий день, в годовщину бракосочетания с Натальей Кирилловной, царь, находя, что многочисленному царскому семейству неудобно зимой ездить в Преображенское смотреть спектакли, приказал: «...над аптекой, что на дворце в палатах, построить хоромину как быть комедийному действу». С устройством «хоромины» спешили — 25 человек работали днем и ночью, а в росписи помещений и подготовке декораций была занята целая артель живописца Андрея Абакумова со товарищи, которыми руководил придворный мастер «перспективного письма» Петер Инглис, свояк Хюбнера и старый знакомый Грегори.
Со всеми делами управились к началу Масленицы. В этом новом помещении было дано несколько представлений новой пьесы, в которых приняли участие ученики Грегори из Немецкой слободы и оркестр немецких музыкантов. Эту пьесу Грегори создал тоже на библейский сюжет «Юдифь и Олоферн», по изложению славянской Библии, со вставными номерами арий и хоров из разных немецких обработок сюжета о Юдифи. На русский лад спектакль назывался «Как Юдифь отсекла голову царю Олаферну». А в конце Масленичной недели в кремлевском придворном театре состоялась премьера балета на музыку композитора Генриха Щютца «Орфей и Эвредика». Этот балет впервые был поставлен на сцене дрезденского театра в 1638 году и с тех пор игрался несчетное количество раз; для саксонцев, служивших при русском дворе, это была своего рода «театральная классика».
В бумагах сына польского дипломата Рейтенфельдса, жившего тогда в Москве, сохранился отчет об этом представлении, написанный им «по горячим следам»: «Узнавши, что при дворах других европейских государей в употреблении разные игры, танцы и прочие удовольствия для приятного препровождения времени, царь нечаянно приказал, чтобы все это было представлено в какой-то французской пляске. По краткости назначенного семидневного срока сладили дело, как могли. В другом месте прежде представления следовало бы извиниться, что не все в должном порядке; но тут это было бы совершенно лишнее: костюмы, новость сцены и стройность неслыханной музыки, весьма естественно, сделали самое счастливое для актеров впечатление на русских, доставили им полное удовольствие и заслужили удивление. Сперва царь не хотел, чтобы тут была музыка, как вещь новая и некоторым образом языческая; но когда ему сказали, что без музыки точно так же невозможно танцевать, как и без ног, то он предоставил все на волю самих артистов. Во время представления царь сидел перед сценой на скамейке; для царицы с детьми (от первого брака) был устроен род ложи, из которой они смотрели из-за решетки, или правильнее сказать, через щели досок, а вельможи (больше не было никого) стояли на самой сцене. Орфей прежде, нежели начать пляску между двух подвижных пирамид, пропел похвальные стихи царю».
Спектакль имел огромный успех, о чем свидетельствует то, что на Пасхальной неделе, 6 апреля 1673 года, пастор Грегори, Георг Хюбнер и все остальные «комедианты» были приглашены в царский дворец и допущены к руке Алексея Михайловича. Это был знак неслыханной милости — прежде ни один лютеранский пастор и дети иностранцев к царской руке не допускались! И мало того: после этого артистов и их наставников пригласили к праздничному столу, чего удостаивались далеко не все московские бояре.
В те дни резкий поворот произошел в судьбе еще одного иностранного энтузиаста театрального дела: на премьере «Артаксерксова действа» ассистент доктора Блюментроста — студент Лаврентий Ринхубер познакомился с состоявшим на русской службе шотландским полковником Полом Менезисом (возможно прочтение этой фамилии как Менгес), которого на русский лад звали Павлом Менезием.
