– Эй.
Доктор Фремло толкнул Шэма в бок, тот едва не упал. Он спал стоя & видел сон.
– Хорошо, доктор, – залопотал он. – Я сейчас… – & попытался сообразить, что именно он сейчас сделает.
– Иди, приляг, – сказал Фремло.
– Мне кажется, мистер Вуринам хочет…
– А где мистер Вуринам защищал свой медицинский диплом? Кто здесь врач? Кто твой начальник? Я врач, & я прописываю тебе сон. Принимать раз в сутки, по ночам. Начало приема – немедленно.
Шэм не стал спорить. Только сейчас он понял, чего он хочет по-настоящему – спать. Волоча ноги, он покинул жарко натопленный вагон, огромную клетку из ребер, которая раньше была кротом, & вышел в качающийся коридор. Побрел к себе. В свой тесный уголок. К полке, такой же, как у всех. Пробираясь через храпящих & пускающих газы людей, которые крепко спали, отстояв смену. Песни рубщиков, врывавшиеся в сон Шэма, стали его колыбельной.
Глава 3
– Изумительно! – восклицал Воам, раздобыв Шэму работу на «Мидасе». – Просто изумительно! Ты больше не ребенок, тебе пора работать, а лучшая профессия на свете – это врач. & где еще можно узнать ее так глубоко & быстро, как не на кротобойном поезде, а?
«Что это за логика?» – хотелось закричать тогда Шэму, но разве он мог? Восторженный, волосатый, пузатый, как бочонок, Воам ин Суурап, скольки-то-юродный кузен Шэма по материнской линии & один из его опекунов, сам никогда на поезде не служил. Зато он был домоправителем у капитана. Тем не менее по какой-то ему одному ведомой причине докторов он уважал даже больше, чем кротобоев. Хотя что тут удивительного, ведь другой родич Шэма, а также, по совместительству, его второй воспитатель & опекун, – сутулый, дерганый, угловатый Трууз ин Верба – от них просто не вылезал. & врачи, надо отдать им должное, обычно не обижали горластого вреднючего старикашку.
Шэм был также способен отказаться от работы, добытой ему Воамом & Труузом, как втоптать их одежду в собачье дерьмо или в землю меж рельсов. Предложить взамен ему тоже было нечего, как он ни напрягал мозги. Сколько уж времени прошло после школы, а он все бездельничал. Впрочем, он & в школе, по большей части, делал то же самое.
Шэм был уверен, что на свете есть занятие, к которому у него лежит душа, для которого он создан. Тем более обидно было ему сознавать, что он не знает, в чем оно заключается. Учиться дальше он не хотел, не зная, к чему именно он способен; сдержанность в общении – возможно, результат не слишком выдающихся школьных успехов – помешала ему преуспеть в обслуживании & в торговле; для физической работы он был слишком молод & слаб; одним словом, Шэм многое перепробовал & всем остался недоволен. Воам & Трууз его не торопили, но тревожились.
– А может, – не раз начинал он, – в смысле, а что, если… – Но родичи с нехарактерным для них единодушием немедленно пресекали все его попытки развивать мысль в данном направлении.
– & не заикайся, – говорил Воам.
– Ни за что, – поддакивал Трууз. – Даже если бы ты нашел у кого поучиться – хотя где тут кого найдешь, это же Стреггей! – все равно это опасно, да & сомнительно. Разве ты не знаешь, сколько людей пробовали зарабатывать этим себе на жизнь & кончили без гроша в кармане? Для этого надо быть таким… – & он с нежностью оглядывал Шэма с головы до ног.
– А ты слишком того… – добавлял Воам.
«Чего того? – думал Шэм. Он хотел было разозлиться на Воама за его намеки, но ему только стало грустно. – Никчемный, что ли? В этом все дело?»
– …слишком ты славный парень, – заключил, наконец, Трууз & просиял от собственного вывода. – Ты просто слишком славный, чтобы идти в сальважиры.
& вот, желая подтолкнуть своего подопечного, выступить при нем в роли старой мудрой птицы, которая выпихивает из гнезда уже вполне созревшего для полета, но еще трусящего птенца, чтобы тот впервые расправил крылья & почувствовал ими ветер, Воам раздобыл для него работу на кротобое учеником & помощником доктора Фремло.
– Много пищи для ума, дружная команда & верное ремесло в придачу! – сказал тогда Воам. – К тому же уедешь со Стреггея! Поглядишь мир! – & Воам, просияв, послал воздушный поцелуй портрету шэмовых отца & матери. Тот вспыхивал трехсекундной выдержкой в рамке, гас, вспыхивал снова, & так без конца. – Тебе понравится!
До сих пор призвание Шэма не спешило проявить себя. Однако, когда наутро после бойни Шэм проснулся &, сказав первым делом «ай!», а потом «ой!», – все мышцы & даже кости его тела болели так, словно его всю ночь били палками; потом сполз с полки & на негнущихся ногах, поводя негнущимися руками, как рыцарь в заржавленных доспехах, вышел в коридор, где увидел солнечный свет, серый из-за пелены верховых облаков, & кружащих над поездом чаек, & своих товарищей, которые пилами & топорами вгрызались в истонченные кости кротурода, то, к своему удивлению, испытал прилив хорошего настроения, хотя & чувствовал себя почему-то самозванцем.
Большая добыча радовала всех на борту. Кок Драмин подавал кротятину на завтрак. Серый, тощий, больше похожий на труп умершего от голода человека, чем на повара, к тому же недолюбливавший Шэма, – в то утро он прямо-таки сиял, наполняя его миску бульоном.
Люди насвистывали, сворачивая в бухты канаты & смазывая маслом оборудование. На верхней палубе бросали кольца & играли в бэкгэммон, мастерски приноравливая свои движения к ритму поезда. Шэму тоже хотелось поиграть, он покрутился рядом, но отошел, со стыдом вспомнив последний матч со своим участием. Ему еще повезло, что команда, похоже, забыла & думать о его позоре, который при иных обстоятельствах наверняка должен был дать рождение постоянной кличке – Капитан Мусорное Ведро.
Он пошел смотреть на пингвинов. Снимал их на свою дешевую маленькую камеру. Эти симпатичные, слишком тяжелые для полета птицы населяли крошечные островки, где толкались & тыкали друг в друга клювами, живя, похоже, & в тесноте, & в обиде. Охотясь, они вниз головой бросались со своего утеса в землю между железнодорожными колеями, где, работая широким, точно лопата, клювом, мускулистыми лапами & крыльями, прорывали небольшой тоннель & выскакивали на поверхность, вознагражденные какой-нибудь мелкой извивающейся живностью. Но они, в свою очередь, тоже становились добычей клыкастых меркатов, барсуков, стай хищных бурундуков, – охотясь, те поднимали такой шум & визг, что у Шэма даже уши закладывало, особенно когда его товарищи пытались ловить этих тварей сетями.
«Мидас» шел не прямым курсом. Каждый фрагмент утиля, мимо которого их проводили стрелки, Шэм провожал задумчивым взглядом. Точно один из них – вот эта обмотанная проволокой ступица колеса, к примеру, или та заросшая пылью дверца от холодильника, а еще лучше вон тот предмет, похожий на грейпфрут с вырезанной долькой, выброшенный на берег & утонувший в прибрежной гальке – мог вдруг ожить & что-нибудь сделать. А что, & такое могло быть. Иногда & бывало. Он думал, что никто не замечает его интереса к этим вещам, но как-то увидел, что за ним наблюдают доктор & первый помощник. Когда Шэм залился краской, Мбенда захохотал; но Фремло не смеялся.
– Юноша. – Лицо доктора выразило терпение. – Так, значит, вот чего жаждет твоя душа? – & он показал рукой на очередную заброшенную древность, проплывавшую в пыли за окном.
Шэм лишь пожал плечами.
Поезд настиг группу звездоносых кротов ростом с человека. Двоих успели поймать сетями, остальные скрылись. Шэм подивился тому, что вид этих животных, их пронзительные вопли произвели на него куда более неприятное впечатление, чем убийство & последующая разделка огромного рычащего чудовища. Однако это было мясо & ценный мех. Шэм специально сходил к дизелю, посмотреть, полон ли трюм & скоро ли назад в порт.