2. Не считая возможным ставить под сомнение суть рассказа фрау Гильды Войтецкой о Центре, в котором делал или помогал делать опыты над людьми ее муж, считаем своим долгом оставить открытым вопрос о местонахождении Центра, категорически утверждая, что в акватории Атлантики такого Центра в годы второй мировой войны не было.

(Выдержка из отчета работы комиссии)

11

Рихард Швабе, молодой, статный, с очень правильными чертами лица, был классическим представителем чистых арийских кровей и притом ничуть не заносчив, не высокомерен, приветлив, разговорчив. Его светлые волнистые волосы всегда были аккуратно зачесаны назад: причесываясь, он, видимо, пользовался фиксатуаром.

В распоряжении Рихарда Швабе было несколько десятков подчиненных ему лаборантов и лаборанток, рассеянных по многочисленным секциям Пятого отделения, где Рихард Швабе во всей практической работе был едва ли не главным распорядителем…

В общении с Мирославом Войтецким Рихард Швабе всегда был внимательным и, как казалось Войтецкому, благожелательным собеседником. Он день за днем объяснял Войтецкому научную целесообразность всего, что делается в многочисленных корпусах лабораторий Пятого отделения — от самого нижнего подвала до залитых искусственными солнцами, источавшими ультрафиолетовые лучи, сплошь застекленных, предназначенных для фотосинтеза оранжерей, расположенных в верхнем этаже главного лабораторного корпуса.

В чем же, по суждению Рихарда, могла быть научная целесообразность тех мрачных «приемных»-подвалов, где подолгу томились от тесноты, голода, смрада полуживые страдальцы, привозимые в Центр тысячами, а сотнями умиравшие даже прежде, чем администрация Центра производила какой-либо отбор? А именно в том, спокойно доказывал Войтецкому Рихард Швабе, что для любых последующих экспериментов Пятому, как и другим отделениям Центра, нужны были топыао сольные экземпляры людей, показавшие себя способными выжить в этом нервом естественном отборе — длительном пребывании в условиях, резко отличающихся от тех привычных, изнеживающих домашних условий существования, откуда этот первичный подопытный материал был доставлен.

Все это и многое другое охотно и подробно объяснял Рихард Швабе по мере возникавших у Войтецкого привычек к любым зрелищам, какие прежде не могли бы даже присниться ему в бредовом сне. Непрерывное состояние страха и душевной подавленности постепенно приучало его оставаться внешне спокойным.

Из протокола допроса потерпевшего

Фамилия — Вождаев.

Место работы — АН СССР

Должность — старший научный сотрудник

Местожительство — Москва, Анфертьевский пер., д. 31, кв. 342.

Возвратившись из зарубежной поездки, обнаружил, что в моей квартире кто-то побывал, хотя, на первый взгляд, ничего ценного тронуто не было. Однако в порядке помощи следствию сообщаю: из моего архива, из запертого стеллажа, были похищены документы, касающиеся периода Великой Отечественной войны и представляющие интерес с научной точки зрения. Об их существовании вряд ли кто-либо знал из моих коллег, да и ценными они стали только теперь, в связи с событиями за рубежом.

Прошу в помощь следствию выделить специалиста-биолога.

В. Вождаев

…Когда я, Нестеров, подписывал за этого человека заявление, мне стало вдруг безумно грустно.

12

В конце трубы подземного коридора, обложенного белыми кафельными плитками и ярко освещенного электрическим светом, у Рихарда Швабе был свой кабинет. Одна из стен кабинета всегда была завешена раздвижной драпировкой из плотного китайского шелка с вышитым на ней ярким цветным пейзажем — тихий пруд, цветки лотоса, стоящий на береговой скале аист, а позади пруда, под горой, огнедышащий черный дракон. За драпировкой угадывалась раздвижная дверь.

— А там у меня, — не дожидаясь вопроса, указав большим пальцем руки себе за плечо, сказал Швабе, — за этой драпировкой, одна из весьма необходимых лабораторий нашего института.

— Вы любите китайское искусство? — чтобы как-то начать разговор, спросил Войтецкий.

— Видите ли, майн либер Мирек, — весьма любезным тоном ответил Рихард (они давно уже, оставаясь вдвоем, называли друг друга только по именам), — в китайском искусстве я ничего, признаюсь, не понимаю… Но я люблю вообще всяческую экзотику… А этот кабинет оборудовал и обставил для себя господин Мильнер — он ведь был когда-то в Китае, и действительно, у него есть склонность ко всему китайскому. Однако когда он получил столь крупное повышение по службе и этот кабинет ему стал не нужен, он, можно сказать, подарил его мне… А мне это весьма кстати, я в нем часто принимаю гостей…

— Каких гостей можно принимать в нашем Центре, Рихард?

— Ну… Разве вы сегодня здесь у меня не гость?.. Ведь сегодня день моего рождения, и мне хочется, чтобы сегодня и вы и я отвлеклись от насущных дел. Ну поговорили бы, например, о перспективах чистой науки! А если говорить о моих гостях, то, знаете, я вам откровенно скажу: ведь среди довольно непрезентабельного в массе своей экспериментального материала, с каким нам — хотим мы того или не хотим — приходится иметь дело, попадаются и настоящие, иной раз весьма интересные люди, с которыми бывает приятно провести время в очень содержательных, весьма обогащающих ум беседах…

— Да, конечно, — не зная, какой тон принять, раздумчиво ответил Войтецкий. — И вы считаете возможным вести с ними беседы на отвлеченные темы?

— О, друг мой, Мирослав… Давайте разговаривать без всякой стеснительности… Мы ведь с вами одни, и вы, наверное, уже поняли: я интересуюсь психологией всяких людей с сильным характером, если вижу, что они интеллектуалы и знатоки своего дела… Мне приходилось тут, в этом кабинете, беседовать даже не просто с содержательными людьми, а прямо-таки с мудрецами…

— А можно вас спросить, раз уж вы предлагаете мне быть откровенным: где эти содержательные люди, эти мудрецы сейчас?..

Рихард Швабе пристально глянул в глаза Войтецкого. Войтецкий заметил в лице Швабе вдруг набежавшее словно облако выражение скуки.

— Дорогой Мирослав! Не возвращайтесь сейчас в наш повседневный быт. Что будете пить? Коньяк? Впрочем, давайте начнем с шампанского.

За первой бутылкой распили вторую. Мирослав много пить не умел, а Рихарду шампанского показалось мало. Вскоре бутылка французского коньяка на три четверти опустела. Беседа шла о генах, о направленных мутациях, о тех успехах, каких Войтецкий уже достиг, и о том, что если отбросить в общем, конечно же, глупые предрассудки, то работа и Войтецкому становится все интересней, потому что в перспективе научные результаты могут оказаться и несомненно окажутся прямо-таки фантастически интересными…

— Вы сами предложили мне побеседовать на научные темы, поэтому скажите, Рихард, заинтересовал ли вас тот раздел изучаемой нами рукописи, в котором говорится о закрепленных наследственностью общечеловеческих эмоциях величайшей нравственной силы? О наследственном этическом коде? Кажется, этим вопросом на практике еще никто из ученых специально не занимался. А ведь это один из важнейших разделов генетики! Поставленный как задача, от решения которой зависит, быть может, даже судьба человечества, он мог бы стать одним из важнейших разделов генетики.

— Вы хотите сказать… Вы утверждаете, что в процессе эволюции человечества началом, управляющим наследственностью, может быть не только эгоизм, но и альтруизм?

— А вы, Рихард, не согласны с тем, что это может быть именно так?

— А вы помните, что в своих трудах пишет американский антрополог Кейт?

— Хорошо помню, — сказал Войтецкий — По его представлению, человек несет в себе закрепленное в генах наследство в виде страсти к господству, собственности, оружию, убийствам, войнам…

— Именно так… Этот американец вполне понимает суть эволюции, — произнес Швабе. — Я даже наизусть могу повторить его утверждение. Помните? «Нужно признать, что условия, вызывающие войну: разделение животных на социальные группы, «право» каждой группы на собственную территорию, развитие комплекса враждебности, направленного на защиту этих участков, — все это появилось на земле задолго до появления человека». Именно из этого положения исходит Кейт. Он совсем не дурак — делает высказанный сейчас вами свой вывод о закрепленной в генах страсти к убийствам и войнам. Или, по-вашему, то, что он утверждает, неправда? Только говорите, пожалуйста, смело. У меня здесь, даю честное слово, микрофонов нет! А кроме того, меня в нашем возникающем споре интересует чисто научная сторона дела! Налить вам?