С этим детективным фильмом пришла тревога. Но попробуйте не встревожиться, когда вам показывают не театральный, а настоящий бланк, на котором напечатано постановление о производстве обыска в вашей квартире.,

— Что вы собираетесь найти? — спросила Оля симпатичного капитана, который, пока она приходила в себя, с удовольствием смотрел одним глазом телевизор.

— Что-либо относящееся к противозаконной деятельности вашего нового приятеля Генкина.

— Саши? Он в чем-то виноват?

— Обвинение предъявит следствие, мы лишь помогаем ему, — скромно сказал лейтенант милиции и, обратившись к человеку в штатском, попросил: — Иван Васильевич, пригласи понятых.

В маленькую квартиру Оли тотчас же вошла полная дама-соседка. Соседка словно была создана для той роли, которую уготовила ей сегодня судьба. Она сразу, как только вошла, стала смотреть на Олю, как на преступницу.

— Вы, милочка, задерживаете торжество справедливости, — сказала она Оле. — Выдайте вещи вашего сожителя.

Оля развела руками.

А в это время нашлась папка Генкина, которую он оставил, намереваясь вечером сюда вернуться. Началась процедура ее осмотра. Масса бумажек, статья, вырезки из газет — ничего преступного на первый взгляд, но каждая извлеченная из папки бумажка была пронумерована, описана и занесена в протокол.

— Одевайся, — приказала соседка Ольге.

Оля умоляюще посмотрела на лейтенанта.

Лейтенант улыбнулся:

— Спасибо, Ольга Владимировна, вы очень помогли нам, большое вам спасибо, ради Бога извините за то, что пришлось вас побеспокоить, вот мой телефон на всякий случай. И он оставил на столе визитную карточку.

Вся милицейская компания, в том числе и соседка, злобно стрелявшая глазами, удалилась.

— Не сейчас, так потом, — заявила соседка Ольге.

— Я не тороплюсь, — отпарировала Оля, к которой возвращалось ее доброе расположение духа. Она села досматривать фильм, но мысли ее постоянно уходили к Генкину. Очень хотелось знать, в чем же это его обвиняют.

23

В тот день, когда у Оли был обыск, к Генкину домой, в шикарную родительскую квартиру, где были как раз все дома, тоже пожаловали непрошеные казенные гости. Но Генкину удалось скрыться, и произошло это так. Чудо, судьба, перст свыше, но в тот момент, когда служители Фемиды подъехали к подъезду хорошего ведомственного дома, Генкин вдруг, желая помочь матери, побежал выносить помойное ведро и через окошко на лестничной клетке увидел приближавшихся к его подъезду милиционеров.

Их было четверо, и у Генкина екнуло сердце. Он вернулся в квартиру, надел ботинки, схватил свою куртку и умчался, как говаривал поэт, «быстрее лани» на верхний этаж. Через пролет и металлические перила он видел, что лифт остановился возле его квартиры, и была нажата кнопка звонка именно его квартиры.

«Вот бы мама не слышала и не ответила», — подумал он, но мама услышала и ответила. Дверь отворилась, и все четверо вошли в квартиру.

Генкин пулей выскочил из своего укрытия и помчался вниз, однако сообразив, что ведет себя глупо, более того — подозрительно, уже не спеша пошел вниз, открыл дверь подъезда и прямо мимо милицейской машины и водителя, дружелюбно на него поглядевшего, направился по улице. Но, пройдя квартал, почувствовал отчего-то такой страх, что припустился бегом, и только пробежав дворами с километр, перевел дух, пошарил по карманам: ни денег, ни документов. Куда?

И вдруг журналист Генкин понял, что он в кольце, что это кольцо смыкается, что ему трудно дышать, что, куда бы он ни пошел, это будет невыносимо страшно.

У него не было даже двухкопеечной монеты, чтобы позвонить и предупредить маму. У него не было и пятака, чтобы добраться хоть до кого-то, но вдруг он с поразительной ясностью понял, что вчера еще респектабельный за чужой счет человек, он, Генкин, подающий надежды журналист, никому не нужен. Никому.

Стоп, а женщины. Господи, да какие это женщины, на час и то, когда мамы нет дома. Никто ведь его теперь не примет, все только по ресторанам готовы с ним ходить, когда его мама даст ему двадцатипятирублевую дотацию к его-то зарплате, смех.

А Оля!!! Ведь именно к ней он собирался вечером.

24

— Когда я появился возле гаражей, — продолжал Генкин, — то никак не мог придумать, как же выполнить задуманное. Ну и решил пробраться в гараж, в каждом же гараже ацетилен, кстати, баллоны-то ворованные. Вы пишите, нет, вы пишите, что баллоны у них ворованные. Ну и подумал я, что если заберусь в какой-то другой гараж, может быть неприятность: вдруг застукают. А Ксюшин отец меня знал, хотя и не любил. Он и Кузнецова не любил… Кузнецова не было неделю, он был в командировке.

— И вы подожгли гараж?

— Я перерезал шланг и стал ждать. Вскоре уже вонища была на всю улицу. А тут вдруг идет этот Всеволод Егорович. Любого ждал, но не его. Ну, он подошел к своему гаражу. Вижу, ничего он не чует: насморк, думаю, у него, что ли?

— Сколько времени было?

— Да ночь была. Заподозрил он, что ли, неладное — не знаю, но обошел все блоки, закурил. Ну, я из укрытия выйти боюсь, потому что понимаю: сейчас рванет. Крикнул ему, правда. А тут и ухнуло. Дальше все было по плану.

— В каком смысле?

— В том смысле, что сразу загорелся цех.

Генкин произнес это и смертельно побледнел. Его бледность была особенно заметна на фоне серого предгрозового неба, видневшегося в окне. ~

— Спросить ничего не хотите, Генкин?

— Хангер уехал?

— Нет, он задержан.

— А под амнистию я не попаду? — спросил Генкин. И в его словах была такая надежда, что Нестеров не стал его обманывать.

Погода становилась хмурой, гроза все никак не начиналась, и от этого все было совершенно невыносимо. Но вдруг грянул гром. Генкин согнулся на своем стуле, привинченном к полу, как под ударом бича.

Вот-вот должен был пойти дождь.

Мне не надо бессмертия

1

На совещании литераторов, пишущих о милиции и прокуратуре, кто-то из ораторов предложил в художественных произведениях показывать, что расследованием и поиском истины занимаются не только обязательно предназначенные для этого органы, но и люди, уполномоченные не властью, а требованиями нравственности. Оратора, как водится, тотчас же «заклевали», в то время как проблема поиска истины осталась. И Нестеров вспомнил об этом лишь потому, что совсем недавно принял участие в некоей истории, где выступал в роли почти частного детектива.

Было все до чрезвычайности просто и буднично. В тот день он дежурил в приемной и уже заканчивал прием граждан. День выдался, как всегда, хлопотный, и даже не столько хлопотный, сколько грустно-хлопотный: несколько человек пришли с жилищным вопросом, а ничего более унизительного, чем этот вопрос, на свете нет. Как будто бы и не виноват человек, а страдает. Страдает потому, что завел семью, захотел детей. Но ведь это необходимо для блага страны, а страна ему говорит: «Подожди». И вот он ждет год, два, восемь. Дети подрастают, а от него нет полной тому же государству отдачи, хотя бы потому, что уже и стараться не хочется, ведь государство обещало… Нестеров сам ждал квартиру шесть лет.

Но справедливость — его ремесло. Он пригласил в кабинет следующего. «Только бы не квартирный», — подумал Нестеров.

В кабинет вошел высокий красивый человек с пышной гривой ухоженных русых волос. С достоинством поздоровался. Назвался Кузьминым Константином Ивановичем. Помолчав несколько секунд, начал просто.

— Посмотрите, Николай Константинович, — и положил на стол ксерокопию какого-то документа.