Был он небольшого роста, лыс, одет в голубцра-тые полуджинсовые брюки, рубашку с короткими рукавами, а тряпичную кепочку он использовал вместо салфетки.

После слов, сказанных Михаилом Ивановичем, грустный Джоджон улыбнулся.

— Я просто устал, — смутился он поначалу. — Брат мой пригласил меня провести с вами вечер, и я, признаться, не жалею. Конечно, не все в вашей беседе мне понятно, я ведь не врач, и поэтому вынужден напрягаться, чтобы не упустить ход мыслей. А когда я все-таки теряю мысль, задумываюсь о своем, то, честно говоря, мне становится не по себе. Дело в том, что я — милиционер. А такая работа полна неожиданностей, грустна и тяжела. В особенности, если ты «гаишник» и твои друзья — следователи из министерства никак не могут распутать дело, ерундовое, на первый взгляд, а ты даже не имеешь служебного права помочь им.

— Особенно, когда ты понимаешь, как распутать преступление, да? — покровительственно влез в разговор хозяин дома.

— Пожалуй, ты прав, — сказал Джоджон и замолчал.

— Но позвольте, я вас все-таки развеселю.

И Михаил Иванович, совершенно упоенный своей восточной речью, немедленно приступил к рассказу, тому самому, который услышал сегодня от пациентки Аллы Абдуллаевой. Разумеется, фамилии ее он не назвал, даже не сказал о том, что принял ее только сегодня, а так, дескать, когда-то пришлось мне консультировать одну пациентку, которая и рассказала…

Михаил Иванович хотел сделать приятное грустному милиционеру, говоря о том, что и в его специальности бывают совершенно загадочные случаи, над разрешением которых не стоит себе ломать голову, ибо в данном случае имела место, конечно, не болезнь, а фантазия…

«Понимаете, доктор, — рассказывала пациентка, — мой муж по ночам светится».

У Михаила Ивановича в практике такое было впервые. Он лениво и устало записывал ее слова и вдруг встрепенулся и принялся слушать уже чрезвычайно внимательно. Ему было жарко, среднеазиатская жара — не шуточки, но он забыл про жару, весь превратившись в слух.

«Вы извините, доктор, что я рассказываю вам такие подробности нашей семейной жизни, но ведь вы врач, и я могу на вас положиться…»

Михаил Иванович поспешно кивнул и даже сделал жест рукой: продолжайте, мол, очень интересно, а насчет «положиться» — это конечно.

«Вот уже который вечер я замечаю, что от тела мужа исходит какой-то специфический запах и, кроме того, струящийся слабый свет. Я сперва испугалась, а он смеется: ты, говорит, у меня всегда дурой была, а сейчас и вовсе спятила. Свет какой-то придумала. Что мне делать, доктор? Может, вы мне капелек каких-нибудь пропишете?»

«Да нет, капельки здесь ни при чем. Скажите, а давно вы стали замечать это свечение? Ах, ну да, не так давно».-

«Да».

«А еще его кто-нибудь видел?»

«Да нет, не видел, муж сказал, чтобы я обратилась к психиатру, ну вот я и у вас».

Михаил Иванович не нашелся, что сказать, и потому спросил:

«А где работает ваш муж?»

«Он-то — на заводе, директором, поэтому я и прошу вас, чтобы никто об этом не знал».

Михаил Иванович закончил рассказ, отхлебнул сока, с удовольствием разгрыз попавший в рот кусочек льда и посмотрел на собеседников. Милиционер оживился:

— А на каком заводе работает ее муж? — спросил он.

— А вот этого я не знаю, — сказал Михаил Иванович.

— А адреса ее тоже не знаете? — глаза Джоджона заблестели. -

— Конечно, нет, это же не постоянная больная, так, с фантазией. Может, ее муж разыграл, такое ведь бывает.

— Наверное, бывает, — сказал Джоджон и поднялся.

Он подошел к каждому, пожал руку, в том числе и Михаилу Ивановичу, но последний, приобщившись уже к восточному рукопожатию, вдруг неловко произнес выученную недавно фразу:

— Хоп май ли.

Все рассмеялись. Вечер сворачивался.

Перед самым сном, в гостинице, Михаил Иванович, ворочаясь в нагревшейся от палившего целый день солнца постели, подумал: почему же все-таки он светится?

Рано утром московского врача разбудил телефонный звонок:

— С вами говорит следователь по особо важным делам МВД республики старший лейтенант Арсланбеков.

Далее Михаил Иванович уже окончательно проснулся. Он помолчал для солидности и, сообразив, что разговор принимает официальный характер, вынужден был немного нарушить медицинскую этику, сообщив старшему лейтенанту фамилию его вчерашней пациентки.

Он разговаривал со следователем, стоя босиком на ковре. Уши его горели от телефонной трубки (он был человек пассивный и приключений не любил), а ноги его обжигал ковер, который в столь ранний час нагрело уже ясное и необузданное среднеазиатское солнце.

2

В следственной части Министерства внутренних дел республики немедленно установили личность директора фармацевтического завода Абдуллаева, вернее, заместителя директора. Жена по простоте душевной повысила его в должности.

Характеристика заместителя директора фармацевтического завода (да какого там завода — заводика, почти что конторы, снабжавшей аптеки республики лекарствами и ядами), полученная в отделе кадров соответствующего министерства, была утешительной и никакой тени на мерцающий голубоватый свет, исходящий от тела заместителя директора, не бросала. В ней было сказано: Гафис Абдуллаев — один из опытнейших специалистов своего дела, имеет ряд патентов, полученных им, однако, не в той области, в которой он был полуноменклатурной единицей, а, странным образом, на республиканском часовом заводе. Эта незначительная справка довела следователя Арсланбекова и начальника части полковника Раджаева до бешенства. Не первую неделю весь отдел работал над проблемой, куда исчезает с завода добытый с таким трудом горный природный фосфор. Стоило только сопоставить слово «фосфор» со словами «патент на часовом заводе», как явившаяся немедленно ассоциация со светящимся циферблатом довершила бы следствие, но вовремя это сопоставление сделано не было.

Следователь Арсланбеков сидел в своем кабинете и очень огорчался, что никак не может сосредоточиться. Окна его кабинета были закрыты, в форточку был вделан кондиционер, из которого вырывался в комнату летний пахучий азиатский воздух. Арсланбеков недавно бросил курить, на то был соответствующий приказ полковника Раджаева, которому надоело читать в детективных романах о том, как следователь затянулся папиросой или же, наоборот, рьяно затушил окурок о край пепельницы. А вот Арсланбеков без сигареты никак сосредоточиться не мог.

Он еще и еще раз вспоминал телефонный разговор с Михаилом Ивановичем и, наконец, решил, что нелишне будет побеседовать с Аллой Абдуллаевой. По его просьбе за ней была отправлена машина. А пока ее не было, следователь вышел на улицу с расстегнутым воротом рубахи и удивился, насколько его кабинетная жизнь отличается от уличной. Те же самые запахи, отфильтрованные его конди, врывались к нему в легкие, и он решил, что не так уж плохо быть некурящим. За полчаса он дошел от министерства до самого телеграфа, что на центральной аллее.

Он шел и думал о том, какая, в сущности, у него странная профессия: он обречен знать о людях все, даже больше, чем сами они о себе знают. А ведь полное знание еще никому не принесло счастья. Навстречу ему шли люди, которые могли себе позволить болтать о пустяках, радоваться солнцу, деревьям, хотя и гуляли во время рабочего дня.

Арсланбеков рассмеялся. Глядя на деревья, он вспомнил о недавнем случае, происшедшем в самом центре города. В лютую жару, которая стояла в середине июля, упала с дерева на одного из прохожих гюрза. Паника была такая, как будто весь город подвергся двенадцатибалльному землетрясению…

Следователь вернулся в министерство и едва вошел в свой кабинет, как дежурный доложил ему, что Алла Абдуллаева находится в приемной.

Алла Абдуллаева оказалась совершенно такой, какой описал ее Михаил Иванович. На вид это была немолодая, плохо одетая женщина, с некрасивыми расплывшимися бедрами. Арсланбеков посадил ее в кресло, сам сел рядом и выслушал еще раз, теперь уже от нее самой, рассказ, с помощью которого надеялся раскрыть в общем-то не очень значительное преступление. «Ну и память у этого Михаила Ивановича», — думал следователь.