Верзила молча сгреб Джоджона своими лапищами и уволок его за занавес, где оказалась дверь, через которую он вывел Джоджона на улицу и посадил его в машину. Сам сел за руль той же машины, поехал, но всю дорогу молчал.

Через несколько минут езды по каким-то задворкам машина остановилась.

— Разговаривать будешь при мне, — сказал верзила, пропуская Джоджона в освещенную дверь какой-то хибары в задрипанном квартале, очень похожем на выселки подмосковной станции Тихонова Пустынь, а не на тот город, который обычно рисуют художники на Монмартре.

— Вы все еще боитесь шпионов? — миролюбиво спросил Джоджон.

Верзила чуть усмехнулся, снова пропустил Джоджона, но теперь уже в грязную комнату, однако сам, вопреки последней своей фразе, остался в коридоре.

В комнате сидела женщина и гладила белого пуделя, лежавшего у нее на коленях. Пудель лениво соскочил, тявкнул, увидев Джоджона, помахал хвостом, зевнул, но вскоре снова забрался на колени к хозяйке.

— Вы Сима? — спросил Джоджон.

— Сима, Сима я! — запричитала женщина. — Какого черта вы рыскаете по всему Парижу, разыскивая меня?

— Я не рыскаю, — с достоинством ответил Джоджон, — я просто навел справки и вот вас нашел. Я сделал это потому, что ваша матушка просила передать вам привет.

— И больше ничего?

— Ну знаете, она просила сказать, чтобы вы показали мне необычный, невидимый туристам Париж, но, кажется, я его уже увидел сам, — добавил Джоджон, прислушиваясь к шагам в коридоре.

— Это не Париж, это каторга, — сказала Сима, — А вы не из тех ли консульских, что собираются продать меня в Советский Союз в обмен на то, чтобы я заткнулась и не рассказывала никому, что они здесь занимаются только скупкой барахла и отправкой его туда, где это барахло стоит дороже?

— Нет, я не из консульских, — чистосердечно признался Джоджон, — я вообще в первый раз за рубежом.

— Кто тогда вы?

— Я просто турист, но если позволите, я расскажу вам про маму.

— Все врете, я с ней говорила вчера по телефону, она мне про вас не сообщила.

Джоджон приумолк и стал смекать, что раз Сима прячется, значит, звонила не мать ей, а она матери, и поэтому добавил:

— Тем лучше, значит, вы уже сами знаете, что с ней все в порядке, и теперь мое появление здесь бессмысленно. Поэтому прошу вас показать мне дорогу обратно, ведь куда-то же меня завезли, и не без вашей помощи, а я нездешний.

— А этот, на том конце улицы, с которым вы пришли, он тоже нездешний? — хитро спросила Сима, намекая, что за Джоджоном и Нестеровым следили.

— Это мой товарищ. Согласитесь, идти впервые в жизни в ваше заведение одному — боязно. Бы ведь сами понимаете это?

Сима, казалось, раздумывала. Потом смягчилась.

— Вы хотите, чтобы вас проводил обратно муж или я? — спросила она.

— Как хотите, можете хоть вместе, могу я один, только покажите направление.

— Мы пойдем вдвоем, — сказала Сима, что-то проговорила верзиле, после чего он послушно кивнул.

По дороге они разговаривали, только начать разговор было сперва трудно, но Джоджон начал его, вспомнив Памир, детей.

— Хороший ты мужик, Джоджон, — сказала Сима, — жаль только, что легавый. Да, собственно, я так и думала. Сделаем так: я буду решать ночь, если мне удастся убедить мужа, я позвоню завтра ровно в полдень. Трубку не бери. Звонок телефона в этот час подскажет тебе, что я поверила, не позвоню — пеняй на себя, проиграл… А позвоню — послезавтра на Лионском.

38

Джоджон не знал, что говорить Нестерову. Ведь времени было всего третий час ночи, когда он вернулся на площадь Италии, пройдя весь ночной Париж. Трижды пересек Сену, видел Нотр-Дам… До двенадцати дня еще уйма времени. А Нестеров, конечно, станет расспрашивать, что да как. Естественно, что говорить про Симу Джоджону до завтрашнего полдня не хотелось. Пусть Нестеров думает, что Джоджон просто хорошо провел время, пусть за это даже влепят ему по партийной линии, но зато он будет чувствовать себя джентльменом.

«Хоть бы спал этот Нестеров, — подумал Джоджон, открывая дверь и едва не споткнувшись о спящего в подъезде клошара, — не пришлось бы до времени ничего сочинять».

Но Нестеров, конечно, не спал.

Пришлось рассказывать небылицы.

Опечаленный Нестеров и надеявшийся Джоджон, наконец, уснули.

Без пяти минут двенадцать раздался телефонный звонок. Нестеров, который уже проснулся, конечно, первым схватил телефонную трубку. Джоджон спросонья взял часы, но первая радость пробуждения тотчас же сменилась унынием. Судя по разговору, это звонил представитель консульства и просил Нестерова об одолжении: захватить чемоданчик и передать его в Москве семье консула.

Тихая злоба поднималась в душе Джоджона, и не только потому, что это было со стороны работников консульства просто неприличным, но и потому еще, что время подходило к двенадцати, а Нестеров все говорил.

Наконец разговор закончился, трубка была положена и почти тотчас же раздался телефонный звонок.

Нестеров было ринулся к нему, но телефон больше не звонил.

— Хоп май ли, — сказал Джоджон по-таджикски и, легко вскинув свое тучное тело, рысцой побежал в ванную.

40

На следующий день на вокзале к Джоджону Авзурову и Николаю Константиновичу Нестерову, сгибавшемуся под тяжестью громадного кофра, коим оказался переданный для отправки в Москву работником консульства чемодан, подошла миловидная женщина с изящной сумкой через плечо и сказала, показывая на кофр:

— Ну и барахольщики вы, однако.

Нестеров уронил кофр, и на Лионском вокзале перестало пахнуть железной дорогой и запахло французскими духами.

— Познакомьтесь, Николай Константинович, — добродушно сказал Джоджон, — Сима Бершадская, она едет с нами в Марсель.

Джоджон любил эффекты.

41

Красоты Франции, пересекаемой экспрессом, не радовали Нестерова, его бесил и «чемоданчик», навязанный для передачи (как его тащить через пять стран, а потом из Одессы в Москву?), и то, что его обошел Авзу-ров, оказавшийся в его, нестеровском, деле расторопнее, и то, что не он, Нестеров, венчает блестяще выполненное задание. Он не смотрел в окно, а думал почему-то о том, что империалисты постоянно вредят Советскому Союзу.

— Странно, что нас не убили в поезде, — сказал Ав-зуров через час после того, как двое советских и полуфранцуженка взошли на борт теплохода «Юрий Верченко». У трапа стоял известный им помощник капитана по пассажирской службе, который едва кивнул Нестерову.

Нестеров предъявил билеты, и тотчас же им троим отвели каюту.

— У вас есть еще шанс быть убитым на пароходе, Джоджон, — мрачно и с опозданием пошутил Нестеров, когда после устройства в каюте и попыток запихивания куда-нибудь занимавшего полкаюты кофра они, разгоряченные, вышли на палубу.

— Боюсь, что ваши слова недалеки от истины, — спокойно сказал Джоджон, — вдруг оттолкнув Нестерова от падавшего на него баркаса. Баркас был, видимо, плохо закреплен и потому упал.

Тотчас же появившиеся матросы стали прилаживать его на место.

— Случайность, — сказал Нестеров, переведя дух.

— Она же есть форма проявления закономерности, — в тон ему ответил Авзуров.

— Но не убил же нас этот баркас, значит, случайность. Эти ребята бьют наверняка. Симу на палубу не выпускать.

— Слушаюсь, полковник, — сказал Джоджон и, махнув в сторону Симы, которая стояла на палубе и нервно глядела на море, посмотрел еще на баркас и пошел с палубы.

— Кто вам позволил выйти? — зашипел Нестеров на Симу.

— Оставьте ее, Николай Константинович, она не понимает слова «нельзя», она слишком долго прожила в мире, где все можно.

— Сима, а ваш муж знает, что вы едете в СССР? — спросил Нестеров.

— Нет, — просто сказала женщина. — Но Джоджон обещал мне, что через неделю я буду обратно. В конце концов у меня могут быть дела.