Анатолий Леонидович Дуров стоит за кафедрой в безукоризненно

сшитом сюртуке, без парадной ленты, которую привыкли видеть на

нем зрители цирка. Большие глаза смотрят пытливо, задумчиво, но

время от времени в них вспыхивают озорные, лукавые огоньки.

И трудно сказать, чего же больше в этих глазах — веселости или

грустной думы?

Лектор анализирует и классифицирует различные формы смеха:

от простого, ясного смеха детей до иронического, саркастического,

сардонического, свойственного тонким, изощренным натурам.

А сколько, говорит он, еще есть других, промежуточных видов и от¬

тенков смеха, выражающих душевное состояние и характер человека,

например, добродушный, беззлобный смех, сочувственно-дружеский,

поощрительный, угодливо-подхалимский, злой, веселый, радостный...

Бывают формы более сложные, когда смех имеет определенное на¬

правление и намерение, тогда он — насмешливый, ехидный, прене¬

брежительный, презрительный или высокомерный.

Дуров с его докторальным тоном и манерами может сойти за про¬

фессора, читающего научный доклад. Но вот артист касается смеха,

основанного на воображении, и свою мысль образно, в лицах иллюстри¬

рует комичным примером.

—       Однажды, — говорит он, — моя жена наблюдала такой случай.

Она сидела в ложе цирка, а в соседней ложе находился толстый госпо¬

дин, по-видимому, очень смешливый. Когда я появился на арене, меня

встретили улыбками и аплодисментами, кто-то сказал толстяку:

«Это — Анатолий Дуров». И едва я открыл рот и произнес первое

слово, он сразу залился неудержимым смехом. Когда же у него при¬

ступ кончился, и в это время начала смеяться публика, он принялся

узнавать: «А что Дуров сказал?» Таким образом, он смеялся авансом,

еще не слыша ни слова, но веря, что я непременно рассмешу...

Резкие переходы от юмора к серьезным выводам делают лекцию

живой, увлекательной. Природа смешного, по мнению лектора, осно¬

вывается, во-первых, на неожиданности, во-вторых, на несообразно¬

сти с обычными понятиями и, в-третих, на ожидании благополучного

конца. Все анекдоты только тогда производят желаемый эффект, ко¬

гда удовлетворяют этим требованиям.

—       Установив эти три основные мачты на нашем корабле, мы мо¬

жем пуститься в свободное плавание, — заключает Дуров и тут же

приводит пример.

Когда в цирке убирают с арены ковер, выбегает рыжий, суетливо

ко всем пристает, всем мешает, в конце концов будто случайно попа¬

дает в середину ковра, его заворачивают и уносят. Зрители покаты¬

ваются от смеха именно потому, что никак этого не ожидают, так как

человека обычно не заворачивают в ковер. Вместе с тем все уверены,

что рыжий там не задохнется и его благополучно извлекут.

—       Это смех примитивный, грубый, — говорит лектор, — но те же

самые условия заключаются в более сложных примерах... Как бы то

ни было, несравненное благо в способности вызывать смех, и как мы

должны высоко ценить, беречь и развивать эту способность!

Но искусство смеха — не всегда радость, и творить смех далеко не

всегда весело. Как и во всяком искусстве, тут есть своя лабораторная

работа.

Входя в такую лабораторию, мы прежде всего должны помнить,

что здесь главную роль играют талант и напряженный труд. Только в

союзе этих двух божьих даров — таланта и труда — может получить¬

ся художественное создание.

—       Разве недостаточно быть веселым и радостным, чтобы своей

веселостью и радостью заражать других? — задает вопрос Дуров и

отвечает: — Вот жизнерадостный, веселый лицедей выступает перед

публикой. Он искренне старается смешно ходить, говорить, жестику¬

лировать, мимировать, и в первый момент ему удается захватить вни¬

мание, даже нравиться, но очень ненадолго. И это оттого, что в его

веселых движениях нет творчества, нет искусства. Кончается карье¬

ра такого лицедея-весельчака в лучшем случае тем, что его изредка

выпускают в маленьких ролях.

—       Нет, господа,— обращается лектор к аудитории,— чтобы вызы¬

вать в публике веселость, вовсе не следует во что бы то ни стало само¬

му веселиться на сцене, и чтобы вызывать смех, не обязательно само¬

му смеяться. Беда, если клоун смешлив и сам не может удержаться

перед собственным комизмом. Нет, он должен оставаться серьезным

и каждое движение, слово, взгляд заранее во всех подробностях при¬

готовлять в своей лаборатории смеха... Над всем этим клоун обязан

усердно трудиться, упражняться до тех пор, пока сам он и другие ни

убедятся, что это чистая работа, которую можно показать публике.

И когда он выступает со своим новым номером, который длится,

может быть, всего три минуты, публика хохочет и думает: «Какой он

веселый человек, этот клоун! Вишь, какую поразительно смехотвор¬

ную штуку выдумал!» Но вряд ли кто догадывается, каких трудов ему

стоило выдумать и приготовить эту самую штуку, как мало веселился

он в то время и как много работал.

Дуров коснулся темы, которая его самого глубоко волнует, захва¬

ченный ею, он говорит, не замечая аудитории. И те, кто присутствует

в зале, тоже забывают, что перед ними не профессиональный лектор,

а цирковой клоун. Он незаметно вводит их с собою в лабораторию

творчества и раскрывает ее тайны.

Известный московский адвокат сидит на скамье в верхнем ряду

амфитеатра. Очевидно, вспомнив ушедшие студенческие годы, когда

вот так же приходилось слушать лекции профессоров, сидя на скамье,

он, ныне прославленный своим красноречием златоуст, совсем по-сту¬

денчески конспектирует слова лектора-клоуна.

Дуров рассказывает, как его друг, писатель («Уж не Куприн

ли?» — замечает кто-то вслух), долго и скрупулезно изучал цирковую

жизнь, быт артистов, прежде чем приступил к небольшому произве¬

дению на эту тему.

—       Я видел, как он писал свою вещь, — говорит Дуров, — сколько

было набросков, сколько раз написанные им страницы целиком пере¬

писывались заново, как он прислушивался к моим замечаниям и

замечаниям других. Сколько было раздумий, колебаний, исканий, му¬

чений, когда ему казалось, что вот это нарисовано слишком бледно, а

вот тут, наоборот, наложены слишком яркие краски. И когда произ¬

ведение было закончено, я должен был признать, что написать его бы¬

ло нисколько не легче, чем построить целый дворец.

—       Вот так же,— заключает Дуров,— мы долго и кропотливо

ищем подходящие краски для изображения того или иного характе¬

ра. Это труд, тяжкий, упорный, требующий тщательных поисков

мелких подробностей, мельчайших штрихов.

Как непросто, оказывается, веселое ремесло клоуна!

И в роли профессора, читающего лекцию с кафедры, Дуров остает¬

ся артистом, чутко чувствующим зал, — пора переключить уставшее

внимание слушателей.

—       Повторите этот маленький трюк! — обращается он к ауди¬

тории.

Присутствующие дамы и господа тщетно пытаются исполнить не¬

сложный фокус с платком и кольцом. Собственное недоумение вызы¬

вает общее веселье и шутки. Искренне хохочет и клоун, очень уж не¬

лепо выглядят эти люди в не свойственном им занятии.

—       Вот несообразность, неожиданность и благополучный конец в

действии, — замечает он, — три условия, порождающие смех.

Подвижное лицо его быстро меняет свое выражение. И снова труд¬

но сказать, чего больше сейчас в нем: серьезной или лукавой мысли?

Юмора или скрытой печали?

—       Я разоблачил перед вами, — говорит он, — некоторые тайны

искусства смеха. Но этим я не совершил вероломства в отношении

своего ремесла. Несмотря на мои разоблачения этих тайн, пока дух