Считаю, рождается крепкая военная организация, сохраняющая наиболее боеспособные кадры русской армии. 1 сентября Российской общевоинский союз признан официально созданным. Руководство РОВСом принял Николай Николаевич.
Прошу инструкций на случай переезда Врангеля в Париж.
0135».
Надпись на информации:
«Судя по сообщениям из европейских стран, эта военная организация весьма многочисленная, состоящая из людей профессионально обученных, действительно станет сильным и опасным оружием против Советской Республики. Вероятней всего, руководителем РОВСа в скором времени станет Кутепов. В настоящее время живет в Париже с женой, малолетним сыном и денщиком на улице Дюрбиго. Имеет еще одну конспиративную квартиру в 12-м городском округе «для работы», ибо, как заявил одному интервьюеру, «время вооруженной борьбы с большевиками впереди. Пять отделов РОВСа дислоцируются во Франции, Германии, Чехословакии, Польше, Югославии. Генерал Добровольских возглавляет отдел в Финляндии, полковник фон лампе — в Венгрии. Отделения имеются в Персии и на Дальнем Востоке».
Резолюция на информации:
«Необходимо усилить постоянное наблюдение.
Менжинский».
(обратно) (обратно)
Глава шестая. КРАСНЫЕ И БЕЛЫЕ
1
Приезжая в Париж, Венделовский никогда не останавливался дважды в одном отеле. Ах, как он любил этот городок, прелестный в любое время года, в любое время дня! И как редко мог позволить себе появляться здесь, а тем более задерживаться. Впрочем, в последнее время, когда Врангель изо всех сил старался не впасть в немилость у великого князя Николая Николаевича, количество поездок дипкурьера через Париж, в Шуаньи, значительно увеличилось. Гостиница не должна была быть ни слишком бедной, ни слишком роскошной. Всего на одну ночь. Только на одну ночь. Рано поутру постоялец съезжал.
Венделовский не жаждал встреч со своими «земляками». Он старался не посещать ни район Пасси — центр обнищавшей эмиграции, ни авеню Ваграм и Мак-Маго и близ пляс Этуаль. Его не привлекали рестораны. Обходил он стороной и православный собор Александра Невского на рю Дарю, где в большом дворе — точно так же, как недавно в посольском доме, в Константинополе, — вечно толпились сотни орущих и жестикулирующих людей, по-прежнему не понимающих, что произошло с ними, потерявших все и ставших никем в чужом огромном городе, в чужой и чуждой им стране. Даже книжный магазин Сияльского («Всегда в продаже литературные новинки и наборы художественных и пасхальных открыток!») не привлекал его из-за боязни наткнуться на кого-то из крымских или константинопольских знакомых. Венделовский старался скрывать, что он русский. Его французский язык не вызывал сомнений.
...От Сены поднимался голубоватый туман, по утрам на набережной пищали крысы. Букинисты и художники с умело скрытым презрением поджидали случайных покупателей. Венделовский бродил по «своему» Парижу. Он поднимался на Монмартровский холм по крутым, узким, извивающимся улочкам, по лестницам с железными перилами, мимо одноэтажных домов с зелеными палисадниками, балконами, полными цветов и виноградной лозы, закрывающей стены и даже черепичные крыши. Здесь смешивались в пеструю ватагу, в шумную гурьбу проститутки и сутенеры; художники, пристроившиеся с мольбертами в самых неудобных местах; богомольцы, чинно поднимающиеся к подножию белокаменной чудо-церкви Секрс-Кёр; торговцы поделками, талисманами и фальшивыми кораллами; туристы из разных стран, стремящиеся посмотреть на город сверху. Иногда Альберт Николаевич завершал прогулку на Монпарнасе, где пересекались бульвары Распай и Монпарнас и была столица духа Парижа. А сердец у города было три: площадь Конкорд, собор Нотр-Дам и район l’avenue de l’Oрега. Как-то забрел он на кладбище Пер-Лашез. На скамейках с вязанием сидели старушки. Дети играли между фамильными склепами. К Венделовскому внезапно подошел пожилой, интеллигентного вида человек в хорошем пальто с плюшевым воротником и мягкой фетровой шляпе, поинтересовался: правда ли, что здесь можно заранее купить в вечное пользование четыре квадратных метра? Человек не внушал опасений. Лицо открытое. Встреча явно случайная... «Думаю, можно, — беспечно сказал Венделовский. — Но не дешево: соседи по вечности именитые». — «Браво!» — улыбнулся прохожий, и они расстались.
Венделовский знакомился с Парижем: ему предстояло здесь работать.
Бывали дни, когда назначалась встреча с «Доктором». Тогда его прогулки приобретали лишь одну цель: проверить, что за ним нет «хвоста», запутать, сбить с пути самого опытного шпика, уметь улизнуть при любой ситуации. И только убедившись, что позади «все чисто», следовало идти к «Доктору». Встречи были уже не столь часты: коллеги встречались в заранее условленных местах, прибегая при крайней нужде либо к телефону, либо к посыльному. Инициатива всегда принадлежала Венделовскому, ибо он никогда не мог достаточно четко определить время своего появления в Париже.
«Доктор» владел антикварным салоном в двух больших комнатах с зеркальными витринами на первом этаже четырехэтажного доходного дома на авеню Мак-Магон, неподалеку от площади Звезды. Роллан Шаброль был близок к деловым парижским кругам, занимался оптовой продажей ковров, представляя во Франции турецкую фирму «Сулейман Гамидов, Клермон и сын». Деловые люди, знавшие его по Константинополю, находили, что он по-прежнему, как всегда, подтянут, элегантен, а его красивое оливковое лицо неизменно излучает радушие. Вот только пробор на смоляных волосах исчез, — стал зачесывать волосы назад, открывая высокий лоб, очки в роговой оправе появились, придающие коммерсанту выражение солидности, веса, самоуверенности. И название фирмы изменилось. Главой, судя по всему, стал какой-то турок, оттеснивший Клермона с сыном. Но мало ли как складываются торговые дела! Турция стала независимой, дельцы обогащаются быстро: производители у них и главный рынок у них. Кемаль Ататюрк, отвоевав страну, серьезно занялся экономикой. И Роллан Шаброль в каждом разговоре с постоянными покупателями подчеркивал: конъюнктура нынче другая, от пестрых ковров у него в глазах рябит, глаза испортил, пришлось и очки заказывать, а главное дело сейчас — антиквариат. И полюбившееся ему коллекционирование. Собирает для себя датский и севрский фарфор. За любой статуэткой готов по всей Франции ездить. Ни одной распродажи не пропускает. Шаброль не скрывал: главные поставщики салона — русские аристократы, главные покупатели — американцы, нахлынувшие в Европу и готовые приобретать все, что продается, даже родовые средневековые замки, которые они по камушку тащат к себе за океан. Вещи в его «салоне» были расставлены и развешаны со вкусом: иконы в серебряных окладах, старинные гравюры, серебряные ковши и братины, самовары, золотые табакерки, резьба по дереву, бронза, малахит и эмаль, вологодские кружева и вышивки, оренбургские пуховые платки, русские пейзажи — все это выдавалось за реликвии, принадлежавшие знатнейшим семьям России. Торговал Шаброль и мебелью (все гарнитуры не позже середины прошлого века, разумеется); часами малыми и большими, напольными; экзотическими изделиями из кости, кожи, дерева, вывезенными из колоний; охотничьими ружьями; входившими в моду фотоаппаратами; орденами и знаками отличия.
В салоне Шабролю в качестве эксперта помогала мадам Пино — интеллигентного вида плоскогрудая, ширококостная женщина неопределенного возраста. Мадам свободно говорила на трех языках, любила только свою работу, легко отличала подлинник от копии или подделки. За телефонным аппаратом у витрины сидела очаровательная мадемаузель Натали, темноволосая, сероглазая, с тонкой до умопомрачения талией, широкими бедрами и высокой грудью — точно с рекламного объявления «Matin». Глупа как пробка. «За красоту и держу, — говорил покупателям Шаброль. — Натали привлекает клиентов и приносит мне счастье...»
