— Я и чины Дроздовской дивизии находим невозможным принять участие в выборах и категорически от них отказываемся, — неожиданно поддержал его и генерал Витковский.

Кутепов хотел осадить его, но чуть замешкался и упустил время: начали выступать начальники Корниловской, Марковской и Алексеевской дивизий — дивизий его корпуса! — и, в нарушение всех предварительных уговоров, потребовали устранения выборов и возвращения Деникина, а представители самих дивизий дружно поддерживали своих командиров тем, что при каждом заявлении их демонстративно вставали. Видя подобную реакцию, Кутепов решил посмотреть, куда все это повернется.

А повернул ось кон куда. Слашев, нетерпеливо дергаясь, выслушал представителей Добровольческого корпуса и крикнул, что он не терпит пустой болтовни, ему воевать полагается, он против всяких выборов, на фронте он нужен, а здесь не нужен, — и, не спрося разрешения, выбежал. Впрочем, на председательствующего его уход не произвел никакого впечатления. К различным экстравагантным выходкам «генерала Яши» в тылу и на фронте начинали привыкать и старались не удивляться.

Дрлгомиров спокойным менторским тоном, точно на лекции в академии, принялся упрекать генералов в недопустимости их заявлений, нарушающих приказ главнокомандующего, и осудил их выступления, напоминающие собой митинг, но Витковский, охваченный азартом и совсем позабывший, где находится, перебил его, заявив, что приказы главнокомандующего они всегда выполняли и теперь выполнят и подчинятся его решению, но предварительно необходимо выразить генералу Деникину их доверие, просить его остаться на посту и немедля довести до его сведения о таковом постановлении собрания. Кто-то в зале крикнул «ура» в честь главнокомандующего, и дружный возглас троекратно огласил дворец. Начали уговаривать Драгомирова связаться с Деникиным по прямому проводу. Старый упрямец не соглашался и все твердил о приказе. Все устали. Кто-то запросил перерыв, его поддержали, и непреклонный Драгомиров уступил.

Представители Добровольческого корпуса немедля отделились и собрались в одной из комнат дворца. Было решено послать от себя срочную телеграмму главнокомандующему, составлен текст. Добровольцы доносили: «Собравшись для участия в Военном совете, дивизии Добровольческого корпуса единодушно решили просить ваше превосходительство остаться во главе армии. Дивизии верили и всегда будут вам верить и не мыслят другого главнокомандующего, кроме вас. Оставление вами своих верных войск грозит несомненной гибелью нашего общего дела и поведет к полному распаду армии».

Офицер-связной, гордый миссией, понес послание на телеграф. Но телеграмма не была отправлена: генерал Драгомиров отдал приказ никаких телеграмм без его разрешения не передавать.

Вскоре заседание Военного совета было продолжено. Семьдесят генералов принялись уговаривать Драгомирова послать телеграмму главнокомандующему или, на крайний случай, поговорить с ним по прямому проводу. Прямой контакт с Деникиным испугал Абрама Михайловича еще больше, чем телеграмма, поэтому в конце концов он дал согласие на телеграмму, но просил текст ее составить сообща, — «чтобы видно было участие всего нашего офицерства в подобном акте, нарушающем, по существу, приказ того самого начальника, к которому мы обращаемся». После долгих дебатов генералы приняли текст обращения к главнокомандующему:

«Военный совет признал невозможным решать вопрос о преемнике главнокомандующего, считая это прецедентом выборного начальства, и постановил просить вас единолично указать такового. При обсуждении Добровольческий корпус и кубанцы заявили, что только вас желают иметь своим начальником. Донцы отказались давать какие-либо указания о преемнике, считая свое представительство слишком малочисленным, не соответствующим боевому составу, который они определили в четыре дивизии. Генерал Слащев отказался давать мнение за весь свой корпус, от которого могли прибыть только три представителя, и отбыл на позиции. Несмотря на мои совершенно категорические заявления, что ваш уход решен бесповоротно, вся сухопутная армия ходатайствует о сохранении вами главного командования, ибо только на вас полагается, и без вас опасаются за распад армии; все желали бы вашего немедленного прибытия сюда для личного председательствования в Совете, но меньшего состава. В воскресенье назначил продолжение заседания. Прошу вашего ответа для доклада Военсовету».

После некоторых внутренних колебаний осторожный генерал Драгомиров телеграмму все же подписал.

Кто-то поинтересовался: почему не присутствует на собрании генерал Врангель — послухам, он уже прибыл из Константинополя на английском военном корабле. Представитель флота подтвердил, что Врангель действительно прибыл в Севастополь, в настоящее время находится на крейсере «Генерал Корнилов» и что при нем вроде бы копия какой-то ультимативной английской ноты, направленной правительством Великобритании генералу Деникину.

Драгомиров распорядился немедленно послать к Врангелю офицера связи и пригласить барона в Большой дворец за час до утреннего заседания на беседу...

Воскресенье оказалось на редкость ясным, по-летнему теплым и безветренным. От сине-зеленой воды отскакивали тысячи солнечных зайчиков. Горизонт был чист. Очень четко прорисовывались на востоке горы. На рейде и в бухте, будто впаянные в расплавленное стекло, стояли серые боевые корабли. Набережные и бульвары заполнила праздношатающаяся, разодетая публика, среди которой, против обыкновения, было довольно мало офицеров и много патрулей. И слухов — самых фантастических и поэтому сегодня казавшихся правдоподобными. Говорили об офицерском бунте, о том, что союзники будто бы предложили войскам начать немедленное разоружение и сдачу большевикам, что Севастополь объявят «открытым городом» и вскоре подвергнут эвакуации, как подвергли уже Одессу и Новороссийск, но здесь она будет пострашнее, потому как побежит через Севастополь весь белый Крым, приютивший всю белую Россию, а большевики решили этот город разрушить, а землю отдать татарам под виноградники...

Несколько успокаивал толпу грозный вид боевых кораблей, среди которых выделялись несколько французских и английских, но очевидцы одесской и новороссийской эвакуаций незамедлительно объясняли всем и каждому, что корабли союзников как раз и появляются в большом количестве именно перед днем эвакуации, точно воронье на падаль слетаются, а когда подходит страшный час, пользы от них никакой: первыми пары разводят и бегут, забыв и все свои обязательства.

Сразу резко упали в цене деникинские «колокольчики» и поднялись в цене золото и бриллианты, — «черный рынок» чутко реагировал на все слухи, ибо все слухи рано или поздно превращались в грустную для бегущей России действительность...

2

Как только английский дредноут «Император Индии» встал на рейде, к правому борту причалил катер под Андреевским флагом. Морской офицер, с обезьяньей ловкостью взбежавший по трапу, доложил генерал-лейтенанту барону Врангелю: для него уже отведены помещения на крейсере «Генерал Корнилов».

С чувством тревожной неопределенности, внезапно охватившим его, Врангель перебирался на русский военный корабль, где его встретили с четкой морской распорядительностью, по отлаженному веками уставу, но без каких-либо дружеских эмоций, суховато — даже тогда, когда официальные рапорты были произнесены и Врангель, открыто улыбаясь и говоря что-то о дыме отечества, что всегда нам сладок и приятен (намекая на окончание константинопольского своего сидения), пожал руки старшим морским начальникам.

При сходе на берег он был встречен, как бы случайно, генералом Улагаем, подавленным, растерянным, бросившим свою конницу где-то в районе Сочи.

Врангель попытался выяснить обстановку накануне Военного совета, интересовался, кого прочат в новые командующие. Улагай же (может, хитрил, кто его разберет!) все говорил о катастрофичности ситуации, сложившейся после Новороссийска, о кризисе добровольчества, из которого он не видит никакого выхода, о том, что «казаки далее драться не будут», что даже сам Суворов, стань он во главе армии, не смог бы спасти положения.