Литмир - Электронная Библиотека

Врангель встал, походил по спальной каюте, потер виски тигровой малью, привезенной в свес время из Маньчжурии и отлично снимающей головную боль, и, поняв, что сон ушел окончательно, накинул шелковый с драконами японский халат и сел к прикованному столику, где лежал раскрытый с вечера дневник. Полистав его, Врангель остался недоволен записями: суета, все мелкие какие-то дела, мелкие мысли — ничего достойного главнокомандующего и вождя.

Сидя за столом, Врангель с трудом дожидался рассвета. Его обступали мертвецы — его знакомые, его начальники и подчиненные. Одни молча проходили через каюту, другие останавливались, присаживались в кресло рядом, вступали в беседу, возражали, спорили. У каждого была своя, удобная ему правда, незыблемая позиция, помогающая каждому объяснить поражение от большевиков — раздорами и интригами в своей среде, слабой помощью союзников, бездарностью исполнителей, случайными военными ошибками, морозами и жарой, бездорожьем, небывалой снежной метелью, плохим исполнением приказов, пьянками, да бог знает еще и чем! — только не самым главным, не самым основным, не тем, что, как ни крути, а белым армиям приходилось воевать со всем русским народом. Да, да, с народом!.. Народ можно было презирать. Им можно было командовать, управлять. Воевать со всем народом было невозможно, немыслимо. Такая война заранее обрекалась на поражение... Мысль эта, как озарение, пришла наконец, но Врангель тут же попытался прогнать ее, «забить», уничтожить... «Что же такое народ? — старался он успокоить себя. — Сумма людей, населяющих определенную территорию?.. Я вот рассуждаю о русском народе. А ведь в России живут и малороссияне, и чухонцы, мордва, чукчи и всякие прочие инородцы. Их очень много, у каждого свои национальные интересы, стремление жить отдельно, по-своему, вероятно. Когда же они все вместе становятся Россией? Да только тогда, когда появляется настоящий вождь и объединяет их словом или железом... Александр Невский и Иван Грозный, Петр и Екатерина, Николай Первый и Александр Первый — победитель Наполеона... А Пугачев?.. А Ленин?.. Ленин — вождь? Он ведь объединил русский народ — как и чем, неважно — и бросил его против Керенского, затем против Корнилова, Каледина, Колчака, Деникина, против меня. Я схожу с ума, — встревожился Врангель. — Провозглашаю большевика вождем?.. Еще немного, и я начну оправдывать и превозносить его!.. Позор! Разбередил себя, размечтался об абстракциях, точно институтка, — генерал, не раз стоявший под вражескими пулями, командующий, одного слова которого ждет армия верящих и преданных мне людей... Да, да! Верящих и преданных! Армия в массе своей такова. Тысячи и тысячи людей добровольно пошли за мной из Крыма — в неизвестность, в изгнание, прочь от своих домов, от родных сел и городов...»

Врангель поймал себя на том, что даже в мыслях неискренен и начинает лукавить с собой. Такого не случалось с ним никогда — даже в самые напряженные, трудные, а порой и трагические .минуты его сложной жизни...

Следовало что-то предпринимать. Что-то нужно было сделать немедля для того, чтобы разрушить этот ночной кошмар, ставший следствием переутомления последних недель. «Виной всему, конечно же, переутомление — тяжелая голова, беспокойство, глупые мысли... Позор!»

Тщательно вымывшись и крепко растерев белую плоскую грудь твердым махровым полотенцем, Врангель, как всегда, без посторонней помощи неторопливо и тщательно оделся в казачью форму — алый бешмет и черную черкеску с серебряными газырями, повесил кинжал в серебряных с позолотой ножнах — и вышел на палубу крейсера.

Уже вставало солнце. Лучи его пробивали и рассеивали туманную дымку над Босфором, освещали высокие дома Пера, купола Айя-Софии и минареты Стамбула.

Неподалеку разводили пары и снимались с якорей два миноносца под русским Андреевским флагом, и Врангель сразу вспомнил, что движение русского флота на Бизерту уже началось. Настроение его снова упало. Через два-три дня уйдет к французам и «Генерал Корнилов». Придется готовить себя к переменам, и это ощущение было омерзительно Врангелю: он быстро привыкал к обстановке, людям, даже к своим сапогам, мундирам, шинелям, буркам, папахам и с большим трудом и нервным напряжением расставался со всем привычным, что окружало его и казалось крайне необходимым. У него всегда портилось настроение, когда терялось что-то, рвалось, требовало замены, — самое незначительное, малое. Он злился, когда лишался чего-то большого. Он приходил в бешенство, если приходилось расставаться с действительно нужным, значительным, необходимым... Теперь ему предстояло менять дом, и это представлялось сегодня чуть ли не крушением, крахом, сотрясением основ, лавиной, вызывающей неистовую, безудержную ярость...

Врангель понял наконец причину своей бессонницы, и это чуть успокоило его, потому как было знакомо, — не раз прожитое, перечувствованное ощущение, точно привычная боль у подагрика.

Более спокойно смотрел он теперь на Золотой Рог и Босфор, на «плавучую Россию», что расположилась на рейде Константинополя. Пришло решение: по случаю ухода военного флота издать приказ, полный оптимизма и веры в продолжающуюся борьбу, и Врангель немедля стал думать над началом его, над первыми ударными фразами, способными мобилизовать людей: «...Славные моряки... ваша доблестная трехлетняя борьба вместе с доблестными солдатами... Волею судеб приходится оставить... временно разлучить...» А потом он придумал концовку, которая пришла сразу, и он запомнил ее слово в слово: «Провожая вас, орлы русского флота, шлю вам мой сердечный привет. Твердо верю, красный туман рассеется и господь сподобит нас послужить еще матушке России. Русский орел расправит могучие крылья, и взовьется над русскими водами бессмертный Андреевский флаг!..» Приказ был обычный, в его духе, — орел, крылья и тому подобная символика, — но сегодня Врангель остался доволен. Сейчас именно такой приказ нужен морякам, отрываемым от армии и уходящим в далекую Африку. Он нашел слова, они дойдут до сердца каждого матроса, офицера и адмирала. Они будут знать: командующий помнит о них, он не оставит флот в беде...

Еще более успокоившись, Врангель нашел глазами яхту «Лукулл» — две скошенные мачты, косая труба между ними, острый нос, — красивую и словно гордо летящую. В прошлом яхта называлась «Колхида» и принадлежала русскому послу в Константинополе, потом ее реквизировала белая армия. Теперь «Лукуллу» надлежало стать новым домом главнокомандующего. Штаб во главе с Шатиловым размешался на пароходе «Александр Михайлович». Стоянка яхты и парохода планировалась напротив штаба французского оккупационного корпуса в Куру-Часме, под зашитой (вернее — наблюдением!) лягушатников, зуавов и сенегальце». — это было согласованное и, если быть справедливым, обоюдное желание...

Правильным казалось сейчас Врангелю приказание своим ближайшим подчиненным. Струве недаром получил твердые инструкции не спускать глаз с англичан: Врангель понимал их двойную игру — с ним и с большевистскими Советами. В Париж немедля следовало послать и Бернацкого. Кривошеина надо было подстраховать. Кривошеин и сам внушал теперь опасения главнокомандующему.

«Пусть моим недругам кажется, что я остался здесь один. — думал Врангель. — Чем меньше советчиков, тем лучше. Единоначалие — основа борьбы и залог победы вождя. Надо срочно переформировать и укрепить армию, дать ей перевести дыхание. А потом мы еще поборемся, повоюем, господа большевики, господа милюковы и кривошеины, господа климовичи! И посмотрим, кто кого!..»

— Вы изволили приказать что-то, ваше высокопревосходительство? — вырос, на его пути неизвестно откуда появившийся дежурный офицер. — Простите великодушно, не расслышал.

— Что? Что вы лезете, полковник? Вас не зовут! — сорвался Врангель. — Идите... Кру-гом! Марш!

И, глядя вслед удалявшемуся багровому, жирному затылку рослого, плечистого полковника, Врангель подумал с сожалением, что нервы у него не на шутку расшатались. Почувствовав на себе чей-то взгляд, главнокомандующий резко обернулся.

110
{"b":"269410","o":1}