Началось медленное движение кубанцев к пристаням. Навстречу им жалкой цепочкой тащились те, кто недавно считал себя спасенными от большевиков, кого выгнали с кораблей. Ни один человек не знал, где находятся красные. Ходили зловещие слухи, что их головные отряды, переодетые в форму дроздовцев с черными орлами на золотых погонах, заняли подворье Топловского монастыря и вышли к морю...

Орловцы шли внутри нескончаемого коридора войск, поглядывая по сторонам в надежде увидеть хоть один огонек в доме, куда можно было бы постучаться. Дома были темны, ставни закрыты. Улица казалась вымершей. И вдруг пришла неожиданная помощь в лице толстенького человека в кавалерийской до пят шинели, который скатился колобком с крыльца и кинулся к Дузику с радостными восклицаниями:

— Кого вижу?! Дузик?! Вот встреча!

— Ба! Сиг-Сигодуйский! — обрадовался и поручик. — Знакомься, мои друзья.

— Очень приятно, — толстенький человек шаркнул ножкой и улыбнулся, став похожим на доброго гнома.

Он провел их в дом, где временно размещалось то, что осталось от его санитарной части. Гетман и Дузик получили новое, с гарантией от вшей, обмундирование, Кэт — форменное платье и косынку сестры милосердия. Задав несколько вопросов, Сиг-Сигодуйский поинтересовался ее документами. Ксения Белопольская через час стала Вероникой Нечаевой, служившей в Корниловском полку и находившейся в Феодосии после ранения.

Утром они благополучно погрузились на «Владимир». Это было тоже одно из чудес, которое устроил Викентий...

Ксения-Кэт-Вероника не осознавала еще, что навсегда покидает родину. Ей казалось, просто продолжается сумасшедшая гонка вместе с орловцами — вперед, назад, по степям и горам на загнанных конях... А теперь вот и по морю... Жило в ней, упрямо продолжало существовать ощущение иллюзорности, театральной недостоверности всего происходящего теперь, всех событий — некой временной условности самой ее жизни, длившейся, точно сон. Да, сон... И Ксения все думала, все ждала: проснется, а вокруг все по-старому — милый ей «Бельведер», заботливая Арина, добрый и любящий дед, беседующий после обеда с тихим доктором Вовси. Она все надеялась, что сон вот-вот кончится и она проснется в своей кровати. Но не просыпалась, не просыпалась...

...А князь Андрей, принявший на себя должность офицера связи штаба главкома и наблюдавший за началом эвакуации, мотался по крымским портам.

В момент погрузки «Владимира» он оказался в Феодосии, на пристани, и видел все то, что видела его сестра. Ему даже показалось на миг, что на палубе мелькнуло ее лицо. И тут же скрылось, заслоненное другими, разбойного вида лицами. Андрей кинулся было к трапу, где продолжалась погрузка кубанцев и казачьи сотни тесной, плотной змеей поднимались на борт и скрывались в трюмах, но пробиться не смог и, отступив, пошел по пристани, вдоль вздымающегося отвесной стеной борта с облупившейся краской, вглядываясь в тех, что стояли на палубе. И опять на миг увидел ее, но это была сестра милосердия, ее лицо лишь чем-то напомнило ему Ксению.

Андрей понял, что ошибся. И все же захотел проверить — позвать, крикнуть, обратить на себя ее внимание, но тут неожиданно ворвались в порт, сметая заставы, части Терско-Астраханской дивизии генерала Агоева. Неуправляемой лавиной кинулись к судам, на которых стали поспешно поднимать трапы, лезли по канатам, толпились у борта, падали в воду, кричали:

— Головы позакрутили нам, а теперь тикаете с Врангелем, шкуры! Зови Фостикова! Поговорить надо!

Фостиков сидел в каюте. Выйти отказался.

Кубанцы, ожидавшие очереди на посадку, принялись сами наводить порядок. Возникла потасовка. Дрались озверело, врукопашную, молча. Хорошо, не применяли оружие. Капитан «Владимира» объявил в рупор, что возьмет еще четыреста человек, если на берегу установят порядок. Дерущиеся остановились. Спустили трап. Кубанские и терские казаки вперемешку, сталкивая друг друга в воду, кинулись к трапу, чтобы штурмом взять корабль. Трап затрещал и, разломившись, рухнул.

— Ни одного человека не возьму больше! — заявил в рупор капитан, проклиная себя за филантропию. — Не могу! Утонем!

Казаки кричали:

— Стрелять будем! Давай батареи, живо! Подкатывай! Пропадать, так всем! Выбрасывай с корабля баб! Офицеров и баб поднабрали! В окопах их нет! Спекулянтов — в море!

Момент был критический. Десятки вооруженных казаков уже ползли по канатам на палубу. Несколько человек катили через портовые ворота орудие. По палубе вприпрыжку пробежал казачий полковник, крича:

— К борту, г-сда офицеры! Надо встретить! На охрану судна, г-сда!

Рядом с капитаном появился генерал Фостиков. Он взял рупор и, надсаживаясь, закричал:

— Генерал Агоев! Где дисциплина?! Наведите порядок! Вам будет подан катер.

— Я остаюсь с казаками, — ответил Агоев.

— Я вас под суд отдам!

— А я плюю на вас!

В этот момент раздался чудовищный взрыв. За ним другой и третий — послабее. Толпа замерла, остановилась. Замерли солдаты у орудия.

— Склады! Склады у Сарыголя! Снаряды рвутся! — пронеслось по «Владимиру».

В трех километрах от Феодосии поднимался к небу громадный желто-черный смерч. Горели артиллерийские склады и стоявшие на путях эшелоны с сеном и зерном. Капитан «Владимира» не преминул воспользоваться замешательством на берегу.

— Руби канаты! — приказал он. — Малый вперед!

Винты вспенили воду. Судно отчалило. Толпа на пристани заревела. Раздался гул проклятий брошенных на произвол судьбы. Ударило орудие, и снаряд, пущенный второпях, пронесся со свистом над мачтой.

Следом за «Владимиром» поспешно снялся с якоря французский миноносец «Сенегал» и стал уходить в море, приняв, видимо, взрывы у Сарыголя за прорыв красных к Феодосии. Последнее, что увидела Кэт, когда «Владимир» миновал мол с маяком, — толпы казаков, кинувшихся на штурм американского парохода «Фарби».

В Феодосию все еще продолжали прибывать казачьи части. Начался грабеж, погромы. Андрей Белопольский решил вернуться в Севастополь...

— Сколько у нас но борту? — спросил капитан первого помощника, пришедшего на мостик.

Тот пожал плечами.

— Одиннадцать тысяч восемьсот примерно.

— И это вместо пяти? Ого! — совсем помрачнел капитан. — Проследите, пожалуйста, чтобы груз был размещен равномерно.

— Груз?! — возмутился Фостиков. — Мои герои казаки — груз? Я попрошу вас выбирать выражения.

— Оставьте, генерал, — отмахнулся капитан. — Поверьте, мы все теперь груз, который никто не востребует...

3

...Бородатый солдат, потерявший свою часть, прибился к Белопольским, да так и остался вместе с ними. И пока Николай Вадимович продолжал обивать пороги различных военных учреждений, чтобы доказать свое право на эвакуацию и получить пропуска, старый князь вел нескончаемые беседы со своим спасителем Ананием Кузовлевым, без которого, как он считал чистосердечно, ему ни за что не одолеть было бы севастопольских тоннелей. Более того, солдат стал ему интересен как человек, обладающий острым умом, внимательным взглядом и житейской философией, которую умел отстаивать упрямо и убедительно. О себе Ананий Кузовлев рассказывал скупо («Зачем вам? Какая у мужика жизнь? Рабочая лошадка — кто запрягет, тот и погоняет»). Ананий вынужден был пойти на завод. Начинал подручным, стал нагревальщиком в прокатной мастерской, получил с трудом право называться рабочим. В девятьсот пятом году, после драки в трактире «Тверь», где помешался штаб местного «Союза русского народа», его уволили. А в начале войны мобилизовали и с первой маршевой ротой послали в окопы, как «неблагонадежного». С тех пор все он в шинели, с крестами — два «Егория» имеет, но на что они? Мотает его по жизни — то ранения, то тиф, то одна мобилизация, то другая, а теперь приказывают и вовсе ехать за море чужого киселя хлебать.

Ананий Кузовлев обладал живым умом и житейским опытом, который позволял ему безошибочно оценить ситуацию, принять решение. Он не любил спорить и тем более навязывать кому бы то ни было свое мнение. Привык жить своим умом. Имел тайную цель — разбогатеть, стать хозяином небольшого дела. Заветной мечтой его было подсобрать столько деньжат, сколько потребуется для покупки десятка гужевых лошадей на первый случай, чтобы создать контору по перевозкам «Кузовлев и сын», наподобие тех, что имелись в Петербурге.