Дылда и Головастик с прекращением тока остались без работы. Бездельники больше не соперничали из-за красной фуражки. Они как будто даже примирились с тем, что Иван Иванович присвоил себе свою собственную рыболовную снасть, ловили в речке Ивану Ивановичу мальков штанами для насадки, копали ему червей, по утренней росе наискали ему отличных выползков. Они на что-то надеялись. К ночи Иван Иванович немножко разочаровал мальчишек тем, что отвязал от удилищ лески с последними крючками, смотал лески и припрятал их отдельно от бамбуковых удилищ.

IV

Странно: у Ивана Ивановича не клевало! Он раза два-три вернулся с реки без добычи. Ни я, ни Дылда с Головастиком не понимали, отчего такая неудача. Сам Иван Иванович ворчал:

— Осталось у меня всего на одной леске два крючка. Ой, и крупная ж тут водится щука! Так начисто и объела два крючка. Вот тут изобрели бы мне хороший крючок… Я бы посмотрел, кто способен изобрести хороший английский крючок?

— А может быть, задевы? — сказал я. — Вы бы не дергали, а слазили бы в реку, поискали.

— Что, я не понимаю, где щука, где задев? Благодарение богу, я щук ловил уже в ту пору, когда вас, товарищ технорук, еще и в проекте не было.

Вечером я подслушал, как Дылда с Головастиком совещались:

— Этак он последние два крючка посеет. Надо это дело прекратить.

Не знаю, что они затевали. Ночью Иван Иванович все ворошился и кряхтел на своей койке, но мне не отзывался, когда я его окликал. Мы с ним жили в одной теплушке.

Всю ночь напролет у меня в голове клубились темные мысли все об одном и том же: как опустить ферму без риска, но ничего придумать не мог. К рассвету вместо мыслей началось что-то вроде бреда: я строил мысленно «сверхмощные» домкраты, представлял себе, что на речку Ржаву приплыл из Ингула пятисоттонный плавучий кран и, поддев ферму на крюк, вертит ее в воздухе как хочет. На восходе я заснул на час и, пробудясь, увидел, что Ивана Ивановича на койке нет. Не было на их обычном месте и бамбуковых удилищ.

«Ах, старый хрен! — подумал я. — Ему хоть бы хны!»

Напрасно я прислушивался, не стрекочет ли в соседней теплушке аппарат. Отодвинув дверь теплушки, я печально смотрел на воздвигнутые нами подмостки и на них горбатое пролетное строение моста.

Подняли на двенадцать метров, а опустили всего-навсего на 1855 миллиметров.

У меня созрело решение: пропадай все, будем опускать при наличных средствах. Если ферму поведет, сам под нее лягу — пусть выдавит кишки!

Я вышел из теплушки. Так и есть: сидит Иван Иванович на своей кочке, и одна удочка закинута. Утро тихое. Вода зеркальная. Самый клев. А Хрящ, чтоб ему было пусто, повесил голову на грудь и будто задремал.

Что это я вижу: Дылда и Головастик крадутся под яром к тому месту, где сидит на кочке Хрящ. Ему сверху не видать мальчишек. Наверное, они затеяли над стариком недобрую шутку. Вот уж и мне их не видно… Стоя над берегом реки, я ждал, что будет.

Наш стан еще спит. На береговых устоях маячат часовые. Дылды и Головастика все не видать. Любопытство меня разбирало. Я пробрался к тому месту, где сидел на кочке Иван Иванович. Подкравшись к самому яру, я лег на траву и осторожно заглянул вниз. Там под яром Дылда с Головастиком работали руками, выгребая песок из-под выступа яра, из-под кочки, на которой сидел Иван Иванович; сухой песок легко подавался и без шороха сыпался вниз. Увлечение мальчишек подзадорило меня. Ах, будь что будет!

Вот кочка дрогнула, дерн позади Ивана Ивановича расселся. Мальчишки брызнули в стороны. Кочка поползла вниз, а с ней Иван Иванович. Я кинулся ухватить старика. Было поздно. С шумом земля осела, и вся глыба, не опрокидываясь, сползла в реку. Иван Иванович очнулся и в ужасе озирался. Он сидел на низеньком, маленьком островке, окруженном водой. Островок оседал и расплывался. Удилище плыло по течению. Дылда поспешно разделся и поплыл за бамбуком. Иван Иванович вскочил на ноги и рухнул в воду. Я скатился яром вниз к заплесу, и с моей помощью Иван Иванович, весь вымокший и перепачканный, выбрался на берег. К моему великому удивлению, Иван Иванович весело смеялся и весь сиял.

— Ах, бесовы дети, вот молодцы, вот ребята! Ну и спасибо! Вы видали, как съехала кочка? Видали или нет? Я даже и не почуял… Ну, товарищ технорук, теперь…

— Что теперь?

— Вы слыхали про царя Архимеда?

— Иван Иванович! Архимед не был царем, — поправил я, вглядываясь пристально в сияющее лицо старика.

— А кто же он был?

— Вроде нас с вами, Иван Иванович: инженер.

— Ага, инженер! Ну, это вы инженер, а не я.

— Да вы, Иван Иванович, больше инженер, чем я.

— Пусть, хлопче, будет по-вашему. Пусть будет инженер Архимед. Так это он закричал: «Эврика!» Он? Ну, хлопче, давайте и мы кричать: «Эврика!»

— Эврика! — крикнул я неуверенно за Иваном Ивановичем.

Правду сказать, Иван Иванович Хрящ в эту минуту было довольно похож в своем ликовании на знаменитого ученого древности, когда тот, по преданию, открыл, сидя в ванне, свой знаменитый закон, что тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе ровно столько, сколько весит вытесненная им жидкость. Восхищенный открытием Архимед, как был, нагой, выскочил из ванны и побежал по улицам столичного города Сиракузы с воплем: «Эврика! Эврика! Эврика!»

Приближаясь к Архимеду, Иван Иванович Хрящ начал снимать с себя вымокшую одежду. Мы развесили ее на прибрежных кустах сушиться и, забыв про все — про удочки, про Дылду с Головастиком, про всякую обиду, — сидели и чертили на песке конструкцию сверхмощного домкрата, множили и делили, вычисляя допустимые на песок давления. Конечно, открытие, или, вернее, изобретение Ивана Ивановича Хряща не может ни в какой мере идти в сравнение с открытием Архимеда, но для нас это была именно «эврика». Тут я понял, что в то время, пока я заносился разгоряченной мечтой куда-то в небеса, Иван Иванович, старый практик, смотрел упорно вниз на воду и песок, думая, чем бы заменить домкраты. О рыбной ловле он и не помышлял. Я думал — сон, а то было у него глубокое раздумье. Крушение кочки заставило Ивана Ивановича встрепенуться и вызвало тот внезапный взрыв огненной мысли, то блистательное озарение после долгой и упорной работы мысли, о котором мы знаем из признаний многих великих умов.

V

Спустя некоторое время Иван Иванович только отмахивался на все мои расспросы о том, как это он додумался. Он говорил:

— Напугали, бесовы дети! Ох, боже ж мой, как напугали! То был на сухом — и вдруг сижу в воде, и бамбук мой плывет!

Позвольте же мне своими словами восстановить течение мыслей, приведших Ивана Ивановича к важному изобретению. Перед его глазами в мыслях были все время вода и песок. Он все время думал о том, чем заменить гидравлический домкрат. В гидравлическом домкрате нагнетается вода, подымает поршень. Если воду выпускать, поршень опускается. Нам не надо было поднимать, а только опускать. Поэтому нам не надо было нагнетательного насоса. Иван Иванович решил заменить в домкрате воду песком. Вода несжимаема, песок — тоже. Вода течет, песок — тоже. Вода равномерно передает давление, песок — тоже.

Конструкцию песочного домкрата вдвоем с Иваном Ивановичем нам было придумать очень нетрудно. Мы построили четыре квадратных сруба, вроде колодезных. Мы рубили их из брусьев в лапу, ласточкиным хвостом, для прочности выпуская остатки. Эти срубы мы поставили меж подферменниками на подферменных площадках по два на каждом конце фермы. Ящики были наполнены сухим просеянным песком. Кое-кто из наших людей, наверное, думал, видя, что сеют песок: вот и инженеры наши пустились искать шергинские червонцы! Но червонцы генерала Шергина нам так и не достались. В полные песком ящики мы поставили четыре поршня, слаженных тоже из дерева. Теперь ферма лежала на этих поршнях, поставленных на песок, насыпанный в срубах. Когда я приказал выбить клинья из-под нижнего пояса фермы, четыреста тонн даже не крякнули, ферма прочно стояла на песке в срубах. Затем мы стали осторожно выгребать песок из срубов через прорубленные в их нижних венцах отверстия со всех четырех сторон. Конечно, в каждый ящик была поставлена миллиметровая рейка, и у каждого стоял наблюдатель, выкрикивая опускание песка в миллиметрах. Я следил за опусканием фермы, Иван Иванович командовал рабочим, как выгребать песок. Ферма опускалась правильно и достаточно плавно, уходя моментами то по оси, то поперек, но не более семи-восьми миллиметров в одну сторону.