Там он принялся искать веревку. Найдя ее, сделал петлю и хотел накинуть ее девке на шею. Она сопротивлялась, пока он не прижал ее к себе, схватив одной рукой тонкие запястья. Но она опять смогла вырваться, тогда он швырнул ее на землю, придавил руки коленями и довел дело до конца.

На веревке он затащил ее в амбар поодаль и там привязал к балке, потом вывел корову и взял подойник. Подоил корову, жадно напился молока из подойника и придвинул его к девушке, но та его опрокинула.

— Да ты сыта, как я посмотрю. А есть-то больше и нечего, — сказал он. — Как тебя звать?

Она поджала колени и обхватила их руками. Ее икры и бедра обнажились, она заметила его ухмылку и попыталась прикрыться юбкой.

— Я тебе ничего не сделаю, — успокоил он. — По крайней мере, пока не буду уверен, что ты здорова. А пока посидишь тут на привязи. Я так понимаю, эти двое были твой отец и брат и теперь ты не прочь меня прикончить, но это пройдет. Что мне оставалось делать, они же сами на меня набросились. А надо было просто спросить, и я бы ответил. Просто времена теперь такие, паршивые. Пойду-ка я лучше схожу в деревню, поищу чего-нибудь пожрать. Но сперва придется связать тебе руки.

Вернувшись, Каспар увидел, что девушка хрипит от напряжения, изо всех сил пытаясь освободиться. Он отложил мешок и развел костер.

— Деревня разорена. Там почти никого не осталось. Я видел только двух баб и одного калеку, — сказал он и высыпал содержимое из мешка. — Несколько картошек да кукурузин — все, что нашлось. Если и дальше так пойдет, придется сожрать тебя. — Он посмотрел на ее испуганное лицо и расхохотался: — Живая ты мне нужнее, чем мертвая. Кто бы мог подумать, что приду я домой, а тут меня уже и баба поджидает.

Он положил картофелины и початки в костер, уселся перед ним и потер руки. Он ел полусырую еду, а девушка поглядывала на него голодными глазами. Ее взгляд переходил от сапог брата ко рту Каспара и обратно. Потом оба долго смотрели на огонь, и на них навалилась усталость. Уже засыпая, он услышал ее тихий голос: «Маме тоже надо дать что-нибудь поесть и поменять повязки».

Когда она проснулась, ворота амбара были широко распахнуты, в них безжалостно дул ветер. Она была одна, от Каспара ни следа, и она надеялась, что он, непонятно почему, пошел дальше. А еще она прекрасно понимала, что без него она не сможет освободиться от веревки и умрет с голоду. Со двора послышалось чье-то бодрое пение:

Она вытянулась, насколько могла, чтобы что-нибудь разглядеть, и увиденное заставило ее снова закричать.

Каспар перенес ее брата и отца в дом и собирался зажечь факел, пропитанный винным спиртом. Он опять зашел в дом и вернулся, кашляя, черный от сажи, когда соломенная крыша уже пылала. Теперь он поднес огонь к тюкам сена, которыми обложил весь дом снаружи. Он слышал крик девушки, но не обращал на нее ни малейшего внимания. Ветер, поначалу мешавший поджогу, теперь раздувал пожар все сильнее, и дым повалил густыми клубами из двери и окон.

Каспар был доволен своей работой, пламя пылало равномерно со всех сторон. Прислонившись к забору, он удивлялся своему умению, ведь искусству поджигать надо было научиться. Сколько крестьянских домов обратили в пепел его руки, не счесть. Хороший огонь прожирал себе дорогу сквозь все, что только попадалось на его пути: сквозь гнилое дерево, сквозь полотно и глину, сквозь солому кроватей и постельное белье, сквозь кожу двух мертвых мужчин. Мать, не приходя в сознание, задохнулась, прежде чем огонь проглотил ее. Он заставил рухнуть стены и бревна и расчистил место, на котором Каспар собрался построить новый дом.

Он вернулся в амбар, где лежала девушка, обессилевшая от попыток освободиться.

— Теперь ей больше ничего не надо, — пробурчал Каспар.

Прошло несколько дней, прежде чем девушка решилась спасти свою жизнь. Ей надо было выжить, чтобы когда-нибудь отомстить. Однажды вечером она выпила целый ковш молока, который Каспар ставил перед ней каждый день, вытерла рот тыльной стороной ладони и потребовала еды. Он поделился с ней кашей, которую сварил себе.

Она поела молча и потом долго сидела тихо, так что Каспар разочарованно отвернулся от нее. Все эти дни он внимательно следил, не появятся ли у девчонки первые признаки чумы, и был готов сжечь и амбар вместе с ней, если понадобится. Однако, если не считать худобы, девчонка выглядела здоровой. Со временем она могла стать такой женщиной, какую он давно хотел себе в жены. Выносливости ей не занимать. А когда немного наберет вес, точно сможет вырастить с десяток ребятишек и управляться по хозяйству. Подумав об этом, Каспар замечтался о будущем.

— Мари, — услышал он вдруг. — Меня зовут Мари.

— А я уж думал, что ты разучилась говорить. Я родом из Дьёза, представь себе. Войны я себе не искал, она меня сама отыскала. Война не учит хорошим манерам, зато учит выживать. Со мной ты не пропадешь, девчушка. К слову, меня Каспаром звать. Фамилию свою я не помню. А ты свою?

— Оберти́н.

— Звучит ладно. Даже на мой слух звучит ладно. Француженка? — спросил он.

— Да.

— А почему тогда говоришь на лотарингском немецком?

— До войны здесь почти все были немцы.

— Чем вы на хлеб зарабатывали?

— Солью. Но с тех пор как добыча соли из-за войны прекратилась, ничем не зарабатывали.

— Мы тоже раньше солью промышляли. Отец работал в Муайянвике, — сказал Каспар.

— И мой тоже.

— Вот оно как! И давно вы тут поселились, в моем доме?

— В твоем доме? — удивилась девушка.

— То-то и оно. Это был дом моих родителей, а теперь, значит, мой. Их мародеры убили. Отца в колодец сбросили.

Мари ошеломленно вытаращила глаза. Взяв себя в руки, она сказала:

— Здесь жили несколько поколений моих предков. Я здесь родилась, и мой отец тоже. К тому же у нас вообще нету колодца. Тут на всю округу всего два. Один в деревне, я оттуда всегда воду носила, а другой, с соленой водой, — далеко на отшибе, на брошенном хуторе.

Полил сильный дождь с тяжелыми как свинец каплями, как будто небо решило отомстить земле. Каспар рыскал по земле, которую считал своей и за которую убил. Он искал колодец и никак не мог остановиться. Ведь все совпадало: расположение двора, пригорок, вот только про колодец он забыл.

Быть может, отец Мари когда-то работал плечом к плечу с его отцом. А теперь он всех убил, без всякого смысла. Да, и такие мысли одолевали Каспара, но назвать это чувством вины было бы слишком. К тому же они так и так скоро все перемерли бы от чумы, если б не появился он, так думал Каспар. Промокший до нитки, он вернулся в амбар, разжег костер, разделся — на этот раз девушка погладывала на него с любопытством — и попробовал согреться.

— Ты лютеранка или католичка? — спросил он немного погодя.

— Католичка, — ответила она. — А теперь отвяжи меня, я больше никуда не убегу.

Наконец-то хорошая новость, впервые за долгое время. Он самодовольно улыбнулся, посчитав, что добился своего. И в последующие двадцать лет у него не было причин в этом сомневаться.

Покойники, как всегда, вели себя хорошо и гостеприимно. Я провел в их обществе уже час. Они не в первый раз брали меня под свою защиту. Каждый раз, когда ярость отца выходила из берегов, они радушно принимали меня. Но еще никогда я не нуждался в их защите так, как тогда, 14 января 1945-го.

Они всегда старались не напугать меня, ведь я был их самым верным посетителем. Вернее старых женщин с лицами, изборожденными сотнями морщин, как скомканные обертки от конфет. Вернее молодых женщин, которые в последний год все чаще появлялись на кладбище, оплакивая своих недавно усопших.

Их мужей привозили с той войны, которую мы еще недавно считали победоносной. Еще недавно их, одетых в накрахмаленную по этому случаю немецкую форму, провожали до границы деревни. Там их обнимали, целовали, гладили и выпускали в свет ради нашего дела. Никто их не вынуждал, в этом не было нужды.