Такое увидеть он не ожидал: молодой изможденной голодом женщине было самое большее лет двадцать, но казалось, что она преждевременно состарилась. Лицо у нее было красное, словно полыхавшее огнем, на руках и ногах — растрескавшиеся гнойные раны. Каспар отшатнулся и прикрыл нос ладонью, ведь прежде ему уже приходилось видеть людей, страдавших бубонной чумой. Женщина закричала и побежала в главную башню, что возвышалась на другом конце квадратного двора.

Она прихрамывала, у нее не хватало сил, и он мог бы без труда догнать ее, но решил остаться на месте. Он понял, что она кричала не просто так, а звала мужчину, который вскоре появился у входной дверцы башни в двадцати футах над землей. Старый лысый человек направил мушкет на Каспара. Женщина — наверно, его дочь — добежала до лестницы и стала с трудом подниматься. Каспар сразу понял, что стрелок совсем неопытный, однако на всякий случай отошел в укрытие. Пуля ударилась далеко от него, подняв облачко пыли. Он выглянул из-за угла и увидел, что женщина добралась до двери и втянула лестницу наверх. Старик перезаряжал мушкет.

— Я вам ничего не сделаю! — крикнул Каспар, надеясь, что они его поймут. — Мне нужно только обсохнуть и поесть.

— Ты швед? — крикнул старик.

— Лотарингец, иду домой.

— За кого воюешь?

— Теперь только за себя.

— Мы католики. Шведы напали на нас месяц назад.

— И поэтому все эти трупы?

— Нет, это от чумы.

— Здесь есть какая-нибудь еда?

— Они все забрали. Сорок лошадей, тридцать коров, овцы, куры, десять заумов вина[11].

Каспар вышел из укрытия, он видел, что старик слишком неопытный стрелок, чтобы попасть в него. Уж слишком тот возился с мушкетом. Но и сам он никак не смог бы пойти на штурм или проломить башню. Против толстых стен его оружие не годилось.

— Ты здесь разбойничать собрался?

— У меня только шпага и кинжал. Что я могу сделать? Мне нужны сухие дрова, чтобы разжечь огонь. Ну и чем-нибудь подкрепиться не помешало бы. Мне все равно, что ты католик и считаешь Лютера чертом. Мы все когда-нибудь помрем. А по нынешним временам это случится скоро. Я тебе вот что предлагаю: ты мне дашь переночевать сегодня, а завтра меня здесь уже не будет.

Старик отложил мушкет и на минуту отвернулся, чтобы посоветоваться с женщиной.

— Дрова ты найдешь у камина в большом зале на верхнем этаже. Туда можно попасть по наружной лестнице у тебя за спиной. Еды я тебе дать не могу, нам самим нужно. Мы собрали здесь то немногое, что осталось. И не пытайся к нам забраться. Пристрелю.

Каспар долго бродил по замку, проверил подвал и господскую кухню. Нашел только окаменевший хлеб да гнилое мясо — он жадно набил им рот, но сразу выплюнул. Когда в камине запылал огонь, Каспар разделся и развесил одежду на стульях. Потом долго ворошил угли шпагой.

Тьма накрыла крепость и погребла под собой живых и мертвых, затем лес и горы, всю это выжженную, заброшенную землю. В полевых лагерях обеих армий готовились к ночлегу солдаты, что были когда-то батраками и холопами, сапожниками, подмастерьями портных и учениками пекарей. Жалованье, наверное, еще не выплатили, поэтому некоторые из них разбежались мародерствовать. Каспара охватила такая тоска, какой он еще никогда не испытывал, даже думая о родительском доме.

Единственное, что он как следует знал, так это военно-полевую жизнь. Запах коней и людей, их необработанных зловонных ран, гнилых зубов и грязных, окровавленных камзолов. А еще пламя огромных костров, на которых они, когда везло, жарили целые туши овец и телят. Ну а когда не везло, то крыс, кошек и собак. Каспар вспоминал сутолоку тел, повозок и палаток. Вспоминал, как орали раненые, которым фельдшеры связывали руки за спиной, чтобы отрезать ногу.

Хотя напиваться было запрещено, они напивались. Хотя запрещалось браниться и драться, это были их любимейшие занятия. Хотя нельзя было поминать в спорах их родные края, в такие минуты они снова вспоминали, что они шведы и финны, латыши и саксонцы, уроженцы Лотарингии и Пфальца. Люди со всех четырех сторон Европы, которых удерживала вместе жажда богатой добычи. Не важно, что они вели войну, о причинах которой едва ли помнили. Война кормила их, а они кормили ее. Этого вполне хватало.

Когда Каспар получал жалованье, в распорядке появлялось кое-что новое. Нечто такое, что привносило развлечение в беспросветную жизнь наемника, подчинявшуюся ритму маршей. В такие дни он больше всего любил проводить время среди многотысячной толпы спутников войска, которые останавливались неподалеку от лагеря солдат.

Они обустраивались среди лошадиных упряжек и телег, груженных боеприпасами и провизией, палатками и фонарями. Кузнецы, каретники, плотники, землекопы, погонщики скота, солдатские жены — все они месяцами следовали за армией, стараясь не отставать. Они дрались за лучшие места, чтобы предложить свой товар. Или самих себя.

Каспар бродил по рядам прилавков, пытаясь сбыть свои трофеи, проигрывался в пух и прах, проклинал и обманывал, попадался на обман, дрался и в конце концов оказывался в объятиях одной из тех женщин, что привлекали к себе внимание чуть ли не барабанным боем. Общество это можно было бы назвать скверным и грешным, но для Каспара оно было единственным, и потому он любил его. Вот почему здесь, в замке, перед камином, он раскаивался в своем дезертирстве и чувствовал себя погано.

К тому времени, когда в камине оставалась тлеть лишь горячая зола, Каспар давно оделся и улегся спать спиной к источнику тепла. Но он никак не мог успокоиться и от голода все ворочался с боку на бок, а потом это чувство так его извело, что он встал, схватил кинжал, шпагу и вышел во двор. Поднял камень и швырнул им в маленькую дверцу башни. «Я голоден! Дайте что-нибудь поесть!» — крикнул он. Он прислушался, но в башне все было тихо. «Сволочи папистские! Человека подыхать оставляете! Но сначала я из вас дух выпущу!»

Каспар лихорадочно соображал, как добраться до узкой дверцы. Его отчаянный рев перелетел через крепостные стены и разнесся по горам. Он кидал в башню все, что попадалось под руку, даже колол ее шпагой. Лишь когда он уже совсем охрип и собирался отступить, сверху послышался скрип дверцы. Что-то шлепнулось на землю, и старик тихо сказал: «Вот, возьми и перестань шуметь. Тебя слышно в соседней долине. Если сюда придет еще кто-нибудь вроде тебя, нам не выжить».

Это был шматок непонятно какого мяса — не то куриного, не то крысиного, какая уж тут разница. Что и говорить — Каспар проглотил его без остатка, так же, как ломтик хлеба и початок кукурузы. Он уснул с довольной, сытой улыбкой. Проснулся он с первыми лучами солнца, собрался быстро, прошел по откидному мосту и скрылся в лесу.

На своем пути Каспар по нескольку дней не встречал ни людей, ни их следов, а когда это случалось, то снова углублялся в лес. Если какая-то деревня казалась ему брошенной, он часами наблюдал за ней, прежде чем решался войти и пошарить по домам. Однажды он видел издалека, как кавалеристы выволокли из дома какого-то тщедушного крестьянишку и уложили его на спину. Каспар хорошо знал этот шведский водопой. В рот жертве лили помои, пока они не начинали выливаться обратно через нос и уши. При этом кто-нибудь усаживался всем телом на живот несчастного. Каспар и сам частенько добивался сведений от крестьян таким способом.

Прежде чем перед Каспаром открылся просторный вид на запад, ему пришлось прошагать последний отрезок пути по самым необычным краям из тех, что ему доводилось видеть. В изрезанных долинах возвышались скалы причудливой формы, похожие на башни, исполинские грибы и даже на замки. Война не избавила его от суеверий, и потому он пугался этих зловещих фигур. Но потом перед ним появилось плато, пологий склон, который, как он надеялся, был уже в Лотарингии.

Мучимый лихорадкой, он провел несколько дождливых дней на подгнившем сене в каком-то сарае. До Марсаля он добрался глубокой ночью. Все это время ему никто не встречался, словно вся эта земля была заброшена. Земля, некогда процветавшая, когда по Мозелю и по торговым дорогам отсюда везли пиво, вино и соль, шерсть и ткани в Мец, Трир, Кёльн и Майнц. Благодаря соли он и понял, что наконец добрался до места.