Автобус останавливается на обочине, прямо перед круглым афишным столбом с надписью «Анонс». Из-под афишной бумаги торчат сгустки клея, сваренного из макарон. Аделаида знает, что они невкусные, потому что такие же, как ей давал тот дядька в спичечную коробку. Одноклассники, довольные, выскакивают из автобуса и рассыпаются кто куда. Аделаида очень удивляется: откуда в них столько энергии? Ведь проехали же столько километров, неужели им не хочется отдохнуть? Поспать… Хотя бы просто присесть. Она же так устаёт во время переезда, её так тошнит, что единственным внятным желанием остаётся не сидеть в обитом синим бархатом кресле, а вернуться домой и лечь на диван. Но она честно отсиживает положенные часы, пытаясь насладиться арией, и потом едет обратно всё на том же, пропитанном запахом бензина, автобусе. Аделаида знает, что именно тогда надо перетерпеть, пока ездишь туда и обратно, зато потом, через несколько дней можно очень долго вспоминать о замечательной экскурсии. И это ощущение недавнего праздника почти не портило даже присутствие в этих поездках её родителей, даже мамино прямо в ухо:

– Убери волосы со лба! – в момент кульминации на сцене.

– Слышишь! С тобой разговариваю!

Были и ещё некоторые неудобства. Даже не неудобства, а, как бы это сказать? Наверное – неловкие моменты. Один из них – это то, что Аделаиде вечно не в чем было идти. Нет, были какие-то старушечьего покроя несколько платьев «не кричащих расцветок». Это были платья-катастрофа. Какие-то бесформенные мешки, то ли из под картошки, то ли для сахара, но без английских надписей. Она привыкла к себе в синем толстом спортивном костюме зимой, в фиолетовом тонком летом, а все вокруг – к её школьной форме. Остальные ипостаси становились очередным новым раздражителем для окружающих. Аделаида безостановочно набирала вес. От одного культурного мероприятия до другого она ухитрялась набрать ещё несколько килограммов, поэтому любая, даже несколько месяцев назад сшитая вещь становилась узкой, она натягивалась по швам, и из них просвечивали нитки.

– Вот так! – говорила мама всегда одну и ту же фразу.

– На охоту идти – собак кормить! Вчера надо было примерить, чтоб отнести к тёте Тане и расставить по швам! Что я теперь могу сделать?! Теперь иди как хочешь!

Аделаида первую часть фразы вообще не понимала: она никогда не была на охоте и поэтому не знала, когда и чем нужно кормить собак. Если не нужно, то почему? Но факт в том, что «надо было померить вчера» её добивал ещё больше! Ведь вещь «сшили на заказ» совсем недавно. Она её и надеть-то успела всего разок! Значит, если вещь лезет по швам – Аделаида стала ещё толще! Чем осознать, смириться и принять этот догму просто как очередные происки судьбы, Аделаиде легче было совершенно не дышать в течение всего представления, или за «День-рожденским» столом! Одна мысль, что платье «увеличат» по швам, её резала без ножа. Ага! И по бокам останутся дырки в ткани после выдернутых ниток. И всем будет понятно, откуда именно эти дырки. Аделаида мечтала о вязаных вещах, потому что, говорят, они очень хорошо растягивались. Вон у Ирки были вязаные юбка с кофтой. Ирка говорила, что ей бабушка связала. Вот если б у Аделаиды были такие юбка с кофтой… Но мама вязать не умела.

Узкая одежда, из которой вываливалась в принципе половина Аделаиды, вызывала живое восхищение одноклассников:

– Боча! Тебе платье не большое? – Совершенно серьёзно интересовался Пашенька Середа, даже не боясь, что она может пожаловаться маме. Паша знал, как знали и все вокруг – она никогда, никогда этого не сделает. Если ей даже на спине выжечь калёным железом и большими буквами «жиртрест».

– Не твоё дело! – Фыркала Аделаида. – А тебе гитлеровский чуб не жмёт?

Настроение, в принципе, не портилось. Аделаида привыкла к этому законному ритуалу в фойе театра, когда все снимали пальто и сдавали его в гардероб. Ничего нового не происходило. Так было всегда и всегда так будет. Нет, не всегда, конечно, а до тех пор, пока она не станет «Танцующей королевой». Её мучило совсем другое! Гораздо более серьёзное, чем придурошный Пашенька Середа. Эти мучения она ощущала в конце каждого спектакля, когда зал взрывался аплодисментами, когда актёры снова становились простыми людьми и выходили на поклон. На сцене стояла вся труппа. Актёры кланялись, показывали друг на друга, на зрителей и снова, приложив руку к груди, кланялись. Тут на сцену, на глазах всего зала один за одним начинали подниматься люди, восхищённые и растроганные игрой. В их руках светились от ярких прожекторов огромные букеты цветов. Они дарили эти букеты актёрам, выражая им свои чувства восхищения и благодарности, признательность за те минуты счастья, которые они смогли подарить зрителям в этот вечер. За то, что каждый, сидящий в зале, смог хоть на полтора часа стать лучше и добрее, чем он был. Зато, что в ком-то зародились новые чувства, доселе совершенно ему неведомые и непонятные.

Аделаиду всегда во время этой феерии смущала одна, но очень навязчивая мысль. Она хотела знать: есть ли в зале ещё хоть один человек, так же страстно жаждущий обнять актёра, как она?! Засыпать его цветами, постоять рядом с ним на сцене и просто сказать: «Спасибо вам за всё!» «Засыпать цветами»? Ха! Если даже со всеми вместе постараться незаметно подняться вверх на сцену, её непременно увидят! Увидят круглую спину, платье, похожее на старый чехол от танка и лезущее по швам. Прыщи на лбу, возможно, издалека и не заметят. Если хорошо всё взвесить, то зрелище под названием «Аделаида на сцене», пожалуй, развлечёт зал гораздо больше самого представления… Те, кто поднимался на сцену к актёрам, казались ей настоящими героями. В такие минуты она с тоской и мукой вспоминала мамины слова:

– Ты должна быть ведущей! Ты должна вести все концерты! Выходить на сцену, объявлять этих, ну, которые принимают участие!

«Интересно, как бы повела себя мама, если б она сидела в зале, а я бы просто поднялась на сцену и начался бы полный переполох? – Спрашивала себя Аделаида. – Мама же должна что-то сказать, как-то объяснить вой в зале?» Аделаида тут же сама себе отвечала:

Мама бы сказала: «Какая ты дура! Они же от восторга, от радости кричали и свистели! Они тебя приветствовали! А некоторые от зависти! А как ты думала? Тебе всю жизнь будут завидовать! Привыкай!»

Их класс ещё возили во Дворец Спорта на «Балет на льду».

Аделаида долго потом не могла забыть, как плавно и притом показывая разные замечательные позы, летели по зеркальному льду фигуристы! И всё это под музыку! У девочек были такие короткие то ли кофты, то ли платья, что когда они поворачивались и ехали спиной, то они задирались и на попе оставались одни не прикрытые трусы! Такое, ну, или почти такое Аделаида видела только очень давно, когда папа брал их с Сёмой с собой на соревнования по гимнастике. Притом, за фигуристами развевались какие-то пёстрые, воздушные шарфы, ленты! Аделаида сперва не понимала, как в их Городе с женщинами, все как одна похожими на вдову Гоголя в старости, вообще могло кому-то прийти в голову даже в их русской школе, где проходили вольнодумца Тургенева Ивана Сергеевича, показать им живых фигуристок? Ладно Тургенев – хочешь верь, хочешь не верь, что такие «испорченные» Аси бывают, зато тут все они живые и все налицо! И как такие люди вообще существуют, такие изящные и совсем не стесняющиеся своего тела. Она только потом поняла, что эти люди с Луны, или с какой другой планеты. Она и себя представляла инопланетянкой, скользящей по льду в красивом купальнике. Хотя, наверное, такая юбочка была бы для неё действительно коротка, а вот если бы подлиннее, например, до колен, как у другой балерины – то вполне можно! И можно ехать только вперёд, совсем не поворачиваясь спиной, чтоб юбка не задралась выше поясницы. Может, попросить у папы, чтоб купил коньки? Дать честное слово, что всегда, всегда, всю жизнь будет получать одни «пятёрки»? И по алгебре, и по химии… Вдруг купит?

После «Балета на льду» они в тот день всем классом поехали в планетарий.