Ехали медведи на велосипеде… и дальше до конца:

Маленький Сёма на ленте особенно выразительно произносил слово «Топ!» Папа смеялся от всей души, как не позволял себе смеяться никогда. И вот сколько раз он перематывал это самое «топ!», столько раз заливался безудержным, счастливым смехом. Но сама Аделаида не любила прослушивать эти записи. Потому, что, во-первых, тогда это ещё было до операции на гландах и она когда говорит, то задыхается и голос глухой и грубый, во-вторых – потому, что это было тогда, в том Большом Городе, в тёплой квартирке с облупленной входной дверью. Три ступеньки вниз… вот мы и дома! Живая ёлка в углу комнаты, вокруг неё детская почти настоящая железная дорога. Рельсы, мостик, крошечные картонные домики с красными крышами. В них, наверное, живут маленькие люди. И, конечно же, когда все вокруг ночью спят, они выходят из своих домов, поливают нарисованные цветы, украшают свои ёлочки…

Да, действительно, Аделаида после той встречи в цирке бабулю больше не видела. Это тогда, когда папа кричал, наверное, чтоб понравилось маме, потому что на самом деле ему было всё равно:

– Я ви эту праклятую машину нэ сиаду! Я вазму Сёмочку и уйду. А ви что хатитэ – дэлайте!

Аделаида никогда не задумывалась ни о длине, ни о переплетении ветвей генеалогического древа. С родственниками они теперь практически перестали общаться, и вопрос хитросплетений браков и фамилий её даже не интересовал. Степень родства и такие названия как «тёща», «двоюродный брат», «сводная сестра» ей совершенно ни о чём не говорили. Она даже путала термины «вышла замуж» и «женился». Но… Не так давно Аделаида совершенно случайно выяснила, что бабуля и дедуля у других людей – это родители или папы, или мамы. Папиного отца, который один раз приезжал с родственниками из деревни, она всё ещё помнила. Это был другой дед. Значит, бабуля и дедуля – мамины? Деду мама любила и всегда отзывалась о нём хорошо. Плакала, когда он умер. Хотела на память его магнитофон «Днипро – 11». Но маму, то есть бабулю, она, кажется, совсем не любила, иначе – как она может свою маму называть «эта женщина»?! Наоборот – они должны дружить. Папа же говорит «Ви дальжни бит как самии близкие падруги»! (Как самые близкие подруги.) Так это я со своей мамой должна, а что ж мама со своей не такие уж «самии»?! У них в домах всё-всё одинаковое. И дома такая вся спальня и кровать, и у бабули, и всякие гардеробы, трельяжи, ковры, холодильник и вообще всё. Значит – они всегда всё вместе покупали. И даже если они поссорились! Ну, и что? Вон сколько раз они с мамой и ссорились и мирились, ну и что? Всё это понятно, если только… если только… может это… вообще не её мама?!

Аделаида не раз видела, правда, не в реальной жизни, а в кино, что некоторые мужчины могут остаться жить в доме, где у женщины уже есть свой ребёнок, но без отца. Чужой мужчина остаётся там, и вроде как у ребёнка снова есть отец, но другой, новый. Но тогда получалось, что бабуля – мама её, а деда – папа не её! Однако этого не могло быть! Значит… Значит так: всё наоборот. У маминого папы, то есть у деды, уже была дочка, когда к ним пришла жить бабуля. Так что ж получается: у мамы была не мама, а мачеха?! Бабуля, конечно, хорошая, но она – не родная мама?! Мама жила в доме с мачехой? Но мачехи хорошими не бывают! Есть даже такое растение – мать-и-мачеха. У него там, где пушистая и ласковая сторона – мать, то есть мама, а там, где холодная и жёсткая – мачеха. Так бабуля – мать или мачеха?! Тут Аделаида внезапно вспомнила настолько часто повторяемые слова папы, что смысл их её никогда не волновал, они словно скользили по ушам и падали на землю:

– Знаэш какой у мами била тяжёлое дэтства, а ты ево ещо мучаэшь! Она из-за тэбя бальная! Зачэм долго мучаэшь?! Вазьми одын раз палкай па галове бэй, канчай! Как тэбэ нэ стидно! Такой тажёлая дэство, ти ешо дабавляэш! (Знаешь, какое у мамы тяжёлое детство было, а ты её ещё мучаешь! Зачем долго мучаешь? Возьми, один раз палкой по голове ударь и заканчивай. Как тебе не стыдно?!)

Ох, знала бы сейчас мама, о чём она думает, сидя над раскрытым учебником…

Аделаиду стали душить рыдания. Ей действительно стало страшно стыдно, что всё мамино горе и все её несчастья – это она! Она вдруг совершенно ясно увидела перед собой несчастную маленькую Золушку, которую замучила злая мачеха. Она била её и наказывала, ставила в угол и трепала за волосы. А она плакала… Золушка, медленно меняя черты, перетекала то в мамуленьку, то возвращалась в Золушку. Ей захотелось броситься маме на шею, и целовать, целовать её! Захотелось утешить её, сказать что-нибудь нежное, ласковое, тем более и папа всегда говорил «ви дальжни бить падругами!» Так кто ж пожалеет и приласкает, если не самая близкая подруга?!

– Мамочка! – Поддавшись сильнейшему душевному порыву, кинулась Аделаида к наклонившейся над стопкой тетрадей спине, к такой родной клетчатой шали. – Мамочка! Как я тебя люблю!

– Ты чего? – Мама несколько секунд дала себя пообннмать и отстранилась. – Что случилось? Что-нибудь случилось? Что это за наскоки такие?! «Мужик и ахнуть не успел, как на него медведь насел» – из-под очков на Аделаиду смотрели строгие холодные глаза. – Ты что, белены объелась? А-а-а, понятно! – На маму нашло озарение. – Сегодня вторник и папа был в школе. Небось, «четвёрок» нахватала? Теперь подлизываешься? Тебе это не поможет. Я тебя, предупреждала… И вообще – как ты стоишь?! Как стоишь, я тебя спрашиваю? Убери волосы со лба. И не сутулься! Посмотри, посмотри на себя в зеркало! На кого ты вообще похожа?! Слушай, ты не понимаешь, что заставляешь меня выходить из себя?! Тебе не стыдно?! Тебе не стыдно, я тебя спрашиваю?! Так нахватала «четвёрок»? Отвечай. С тобой же разговариваю!

Не нахватала… – Аделаиде уже не так сильно хотелось кинуться к маме на шею, но сочувствие и желание узнать хоть что-то из жизни мамы, чтоб выяснить: действительно ли только Аделаида виновата в её болезни, или может ещё и злая мачеха, было столь велико, что она пошла на хитрость.

– Мам! А что такое «крёстная»? – издалека начала она.

– Какая?! – Маму уже не интересовали тетради её учеников. Она отодвинулась от стола и, повернувшись к Аделаиде, выключила настольную лампу. – Ты где таких слов вообще набралась?! Где ты этого нахваталась?!

Совесть Аделаиды была совершенно чиста, потому что «нахваталась» она прямо в классе во время урока.

– Да сегодня нам задали придумать задачу по математике и Наташка Курица…

– Это которая Курилова, что ли? – Мама никогда не теряла случая продемонстрировать свою осведомлённость.

– Да. Так вот, Курица придумала в задаче, что у папы в руке было четыре розы, а у её «крёстной» то ли больше, то ли меньше. Только ей договорить не дали, дети стали смеяться и потом учительница вызвала директора. Наверное, завтра вызовут и Наташкину мать в школу, потому, что хотят узнать – откудова…

– …Не «откудова», а «откуда»!

– Да! Откуда Курилова такие слова знает. Я вот подумала, – Аделаида задумчиво посмотрела в сторону, – раз уж я это слово всё равно услышала, то можно у тебя спросить: бабуля не настоящая твоя мама? Она наверное твоя крёстная? То есть мама, но не совсем.

Впервые в жизни Аделаида увидела, что мама сидит с открытым ртом и не знает, как себя повести. Сперва она сделала глубокий вдох, чтоб накричать на неё и в очередной раз напомнить о её прямых обязанностях – учиться. Однако, если же всё это происходило прямо в классе и большая часть вины лежит не на Аделаиде, а на Куриловой. Кстати, надо Аделаиде строго-настрого запретить с ней общаться, потому, что Курилова не из благонадёжной семьи, если не сказать больше. Вероятно, на этот раз ей, как учителю, надо что-то хоть поверхностно, но разъяснить… и эти вопросы про «мать» – «не мать». Ужас!

– Хорошо!.. – Строго начала мама. – Раньше, когда люди были ещё очень тёмные и верили в бога, они «крестились» в церкви и «крестили» своих детей. Этих маленьких детей раздевали и клали в холодную воду в церкви прямо в специальное ведро, А потом им обстригали волосы, и это называлось его «постригли». Но это не парикмахерская стрижка, а специальная. Так вот, кто всё это делал, и назывался «крёстный» или «крёстная».