Она притормозила и завернула за угол. А за углом происходило что-то странное, то ли ярмарка, то ли просто привоз. В Греции в каждый день недели по разным районам открывается «лаики агора» – народный базар. То есть, приезжают из деревень производители и продают каждый, кто на что горазд. Кто овощи, кто сыр и колбасы. Кто вино и ципуро – всё ту же анисовую водку.

Но, бросив быстрый взгляд на малюсенькие прилавки, Линда поняла что ошиблась, приняв за ярмарку «Блошиный рынок».

О! Как Линда всегда любила такие места, и не беда, что снег повалил, как бешеный, наоборот, так ещё интересней. Зимняя сказка продолжается!

Лоточки стояли на небольшом расстоянии друг от друга. Кто покруче организовал себе эдакий самотканый навес из простыни и каждые пять минут палкой сбивал с него снег. Сразу было понятно – этот человек на рынке не случайный. Какой-то сытый дедок, розовый и очень весёлый дудел в губную гармошку. Прохожие улыбались ему и махали варежками.

Насколько Линда поняла, сюда приезжали раз в неделю, если не продать что-либо из бывшей в употреблении утвари из домашних раритетов, то устроить себе путешествие, прокатиться по хорошей дорожке, послушать музыку в машине, встретить на рынке старых знакомых. Если жена умеет водить машину, то попить с ними пивка и угостить жёлтыми, вкрутую сваренными яйцами из-под собственной хохлатки. Вокруг витал дух здоровья и семейного счастья.

Продавали всё. Линда даже представить себе не могла, что на «прилавок» можно выставить такое!

Треснутые блюдца, но не майсенского фарфорового завода, а простые, на каких у нас в студенческих столовых подавали винегрет. Старый магнитофон с бобинами и коричневыми лентами, клавиши которого страшно напоминали огромные куски сахара-рафинада; потрёпанные книги, чайники с отбитым носом, виниловые пластинки, наверное, с немецкими военными маршами, настенные часы с рыбой вместо кукушки, чтоб молчала…

Мда… судя по возрасту предложений они «родили» определённый спрос. Ну, не… не совсем спрос… Меж столиков ходили «покупатели», что-то вертели в руках, рассматривали, ставили на место, о чём-то, улыбаясь, разговаривали с «продавцами». Те тоже улыбались. Кто-то, недолго поковырявшись в кошельке, приобретал нечто несерьёзное, но безумно ему понравившееся. «Блошиный рынок» – самый светлый и весёлый из всех существующих.

Меж тем, к деду с губной гармошкой откуда ни возьмись, подошёл молодой человек в расстёгнутой донизу, короткой дублёнке. Дед перестал играть, и стал переругиваться с подошедшим, да так потешно, что вокруг них быстро собралась толпа весёлых зевак. Они, судя по всему, подначивали то деда, то парня. Дед тоже в шутку что-то показывал парню руками, типа, что он, то ли дурак, то ли сволочь, одним словом, не совсем хороший юноша.

Обладатель губной гармошки всё тыкал пальцем в свои механические часы и махал в глубь рынка, из чего вытекало, что молодой человек вроде как попросил деда покараулить его «товар» и сам исчез, скорее всего, надолго, то ли с друзьями, то ли с дамой сердца. Молодой человек же в ответ строил такие забавные рожи, как бы передразнивая деда, что Линда остановилась, засмотревшись на весь этот парад бесшабашного празднества.

– Канст ду мир верлассен, бите, Бога ради! – Парень делал вид, что в шутку отталкивает деда от себя и сам крепко обнимал его.

Ничего себе неожиданность! Молодой, симпатичный, говорит на чистейшем русском! Какой приятный сюрприз, тем более, здесь, в далёкой Германии и тем более сейчас В Греции многие знают русский, здесь же, хоть и бывшая ГДР, для Линды русский звучал неожиданно. По своему поняв удивлённый взгляд Линды, темноволосый парень ткнул деду в живот пальцем и что-то быстро сказал ей по-немецки, как бы оправдываясь за своё поведение.

– Я не знаю немецкого, – Линда дружелюбно улыбнулась, – я просто удивилась, как вы хорошо говорите по-русски. Вы русский?

– Я?! – Тут, видимо, пришла очередь парня удивляться. Чёрные глаза выдавали безграничную жажду жизни, – Я похож на русского? Ха-ха! Вот такого мне ещё никто не говорил! За итальянца принимали, а вот чтоб за русского! – И он, не выдержав, залился весёлым, счастливым смехом.

Линде, казалось, доставляло удовольствие смотреть на хохочущего парня. Всё в нём говорило о здоровье, счастье и благополучии. Было понятно, что и для него этот «блошиный рынок» просто развлечение. Вот он и посадил тут знакомого деда с соседнего прилавка с гармошкой, попросив «покараулить» его «товар», а сам как пошёл навещать знакомых, так с ними и заболтался.

Хотя, судя по его замечательному настроению, он, скорее всего, ходил не к знакомым, а к знакомой, и не поболтать. А деду, видать, по такой холодрыге до ветру сильно приспичило, вот он на «коллегу» и орал.

Насмеявшись вдоволь, и видя, что Линда не торопится уйти, жгучий брюнет в распахнутой дублёнке решил не терять возможности что-то всучить из своего арсенала русской туристке.

– Фрау, возьмите вот эту фарфоровую мышь! Знаете, сколько ей лет? – Он, чтоб ну хоть что-то Линде всучить решил расширить ассортимент продаваемых вещей и вытащил из-под раскладного стола картонный ящик с безделушками. Они просто не помещались на забитый «товаром» прилавок, но, тем не менее, видимо, должны были Линду заинтересовать, – … отбитый хвост, ну и что? Этот мышонок…, – он наклонился чуть ниже, прямо к Линдиному уху с завитком волос и стал шептать какие-то смешные глупости о грызунах. Распахнутая дублёнка взметнула полами, и Линда внезапно почувствовала запах разгорячённого молодого тела. Оно пахло туалетной водой, через которую пробивался тонкий запах чищенной абрикосовой косточки…

Линда схватилась за край стола. Сердце вдруг решило выпрыгнуть из груди, но застряло и бешено заколотилось в горле. Она почувствовала, что не может говорить. Вновь по-своему поняв её внезапное движение, парень ногой пододвинул к ней картонный ящик поближе, чтоб она могла заглянуть внутрь.

Как бы многое сейчас Линда отдала за простой стул. За такой же маленький и шаткий, как у деда с губной гармошкой!

Книги… химические карандаши, деревянная канцелярская промокашка – неваляшка, вся заляпанная чернилами, домик… маленький пластмассовый домик, видимо, от какого-то старого макета. Чья-то бывшая игрушка. Как он попал сюда? Он не может быть один. Это из таких детских наборов – паровозики там всякие, деревья пластмассовые, горки, мосты… – она, пересиливая себя, заглянула в коробку. На промокшем дне не было ни паровозиков, ни мостов, ни деревьев, ни других домов. Значит, он тут один?!

Она сняла перчатку, наклонилась, и подняла домик со дна коробки.

Линда сжала его в ладони и закрыла глаза.

Нежное, ласковое тепло разлилось по всей руке. Это был он, он – её домик из белой коробки с нарисованным на ней паровозом, домик, который она много лет назад подарила Ему на счастье. Вот и белые петуньи, правда, сейчас они облезли и стали грязно-жёлтыми, но среди них отчётливо видны те, красные, которые Линда сама пририсовала, чтоб было похоже, как будто домик весь в розовой пене! В гостиной, освещенной желтоватым светом, стоит наряженная ёлка и под ней лежат, перевязанные атласными лентами, коробки с подарками.

– Сколько… сколько стоит этот домик? – Линда, не отрываясь, смотрит на горячего брюнета с итальянскими глазами. Он улыбается одними уголками губ. Брутальный мужчина, знающий себе цену. А на щеках… совершенно не кстати две детские ямочки на нежной коже!

– Домик? – Мачо был несколько удивлён выбором дамы и озадачен. Он старался казаться бывалым продавцом и не выказать своего удивления. У него торжественное лицо и поднятые вверх брови:

– Этот домик не продаётся, потому, что он ничего не стоит, – дублёнка распахнута, от него идёт нежный запах абрикосовой косточки, – этот домик папа велел подарить кому-нибудь перед Новым годом, на счастье! Нам этот домик счастье уже принёс. Мы живём точно в таком же, но настоящем. Мы купили его месяц назад!

Ха-ха! – Он не может долго быть серьёзным, – Совсем недалеко отсюда купили, – безудержное, предновогоднее веселье, казалось, прямо душило этого торговца подержанным товаром. Оно готово было выйти, выскочить из него и горячей волной перекинуться, захлестнуть любого проходящего мимо, – А вы берите его в подарок, совсем даром и если хотите ещё что-нибудь купить, возьмите хлебницу, – улыбка так же внезапно исчезла с его лица, как и появилась. Он вдруг снова стал совершенно серьёзен, склонил голову и посмотрел Линде прямо в зрачки: