Линда до переезда в Грецию столько раз рассматривала эти пейзажи с морем и без моря, с Акрополем и без Акрополя, с «настоящими» греками и без них на картинках, что в какой-то момент почудилось, будто она где-то долго странствовала и наконец, вернулась домой. Дом же настолько изменился и похорошел, что сперва она от радости чуть не сошла с ума. Столько всего вокруг! Про супермаркеты с кока-колой можно не говорить – еда её давно не интересовала.

Были, однако, совершенно нереальные магазины со спортивной атрибутикой – большой слабостью Линды. Первым движением души было заработать очень много денег и купить себе все «кроссовки», которые стоят на витрине. Все!

Ещё к своему вящему удивлению, Линда обнаружила, что не только чипсами в красивых упаковках и велотрусами отличается эта южная страна от Города, где она выросла, а, как бы, несмотря на то, что обе страны расположены на одной широте, в Греции была другой сама фактура людей.

В своё время, когда она всё-таки решила докопаться хотя бы до доли истины и пыталась понять откуда эти «обычаи», царствующие в Городе, литература объясняла всё это «южным менталитетом», сформировавшимся под влиянием турок. Но турки давно ушли, а бессловесные бабы в юбках, поднимающих пыль на дорогах, остались. Уж найти страну, на которую Османская империя имела бы большее влияние, чем на Грецию было невозможно. Тем не менее, в этой стране абсолютно всё было не так.

Всё было перевёрнуто с ног на голову, как и должно было быть. Если в Городе это было белым, то тут, в Греции, чёрным. Например, через несколько месяцев после своего приезда Линда узнала, что соседи очень долго спорили, почему она носит только юбки и только ниже колен? Долго, оказывается, спорили, пока не пришли к выводу, что, скорее всего, у неё или очень кривые ноги, или, может, после каких-то травм их показывать вообще неприлично. Ну, не хватает там кожи, или целого куска мяса… Все принципы, все ценности, всё поведение людей в Греции строилось на желании жить в своё удовольствие здесь, сейчас, ежеминутно, ежесекундно и радоваться этой жизни.

В Городе же всё делалось абсолютно бессмысленно, точнее, казалось, единственной целью жизни жителей было сохранение каких-то невнятных, совершенно необъяснимых и давно ненужных «традиций и обрядов», кем-то когда-то «принятых», которые забыли упразднить по случаю всемирной цивилизации. То есть, как в своё время сказал Николай Островский, вся жизнь и все силы отданы самому прекрасному в мире – борьбе за сохранение законов предков. В свободные же от «сохранения законов» минуты, праздно шатающиеся граждане, просто совершали беспорядочные броуновские движения, пережидая время до начала нового «сохранения».

Вот, например, если к ним в Город случайно попадала какая-то залётная блондинка и не в длинной юбке, а в нормальном цветастом платье – это становилось событием мирового масштаба. Её обязательно все жители Города не только замечали, но и волочились за ней по улицам собачьим хвостом с налепленным репейником на расстоянии десяти – двенадцати метров какие-то мрачные личности. Они «выясняли», где она живёт, и могли часами стоять под балконом хозяев квартиры.

Если бы этих страдальцев спросили, зачем они это делают, навряд ли можно было добиться внятного ответа. Важен был сам факт волочения за юбкой и разборки с сотоварищами по поводу всё той же юбки в аспекте «я её первый увидел!» Это довольно часто приводило к крупным конфликтам «мужчин» промеж себя, с милицией и забиранием в неё.

Но, милиция тоже была «мужчинами», всё понимала, сама была не прочь постоять под балконом с цветастым платьем, посему, пожурив «горячих парней и джигитов» за драку, их отпускала. Поэтому в Городе вообще-то очень не любили, когда к ним кто-либо приезжал в ситцевой юбчонке, если только не тёща из деревни с пучком живых кур, свисающих с руки вместо ридикюля.

Здесь же, в Греции всё было очень странно и загадочно.

К примеру, абсолютно все девочки до четырнадцати лет были темнокожими и черноволосыми, а когда подрастали, становились белёсыми блондинками. Уж как им удавалось так выбелиться – в хлор, что ли, ныряли, для Линды так и осталось загадкой. Они тоже были южанками, и у них тоже по хорошему должны были расти волосы на лице и ногах. Но они все были гладкими, как только что выбритыми, кожа их блестела и сияла на солнце.

У женщин, казалось, вообще была единственная задача – обратить на себя внимание. По ходу не совсем симпатичные, точнее, не симпатичные совсем, они были очень милы и ухожены. Каждая из своей внешности выжимала максимум, если на ней были «интересные» места, так она их без стеснения, даже с какой-то вызывающей гордостью выставляла на всеобщее обозрение.

Если красивая грудь – декольте красовалось практически до пупка, чтобы все желающие могли с удовольствием про себя отметить: «У неё красивая грудь!»; если она считала, что ноги – так показывала ноги. Именно поэтому, видя как люди живут в своё удовольствие, и, вспоминая седых, всклокоченных женщин – «матерей и жён Города», Линда долго плевалась и уматывалась. Эти дамы, приехав в Грецию на заработки, каким-то непостижимым образом почти за полчаса «адаптировались» и напрочь меняли образ и не желали больше быть «матерями и жёнами», а хотели «секси».

Куда на фиг девались их «сдержанность» и «целомудрие»?! Все они, которые бледными тенями скользили по стенам и, скромно улыбаясь, прикрывали щербатые рты ладошками, моментально преображались. Спины их выравнивались, как если б они проглотили швабру, походки и фигуры в целом становились в режим «ожидания» – не подойдёт ли кто познакомиться? И все поголовно работали «помощницами по дому», «ухаживали» за лежачими дедушками, и дедушек этих, когда шли в отпуск, «сдавали» в качестве переходящего вымпела одна другой, чтоб потом снова к нему вернуться.

Ухаживали гениально хорошо, ибо понимали – если дедушка умрёт – надо снова искать работу, а чем дольше он живёт – тем больше шансов и надежд получить от него хоть строчечку посвящения в предсмертном завещании. И ни одна «гордая женщина востока» не ухаживала почему-то за лежачей бабушкой.

Однажды на улице Линде даже показалось, что она увидела ту тётку с поломанным чёрным ногтем из регистратуры стоматологической поликлиники, но теперь она была в узких бриджах и лёгенькой кофточке с шаловливой вентиляцией по бокам.

Линде удалось защитить свой диплом стоматолога, и теперь она работала в очень даже весёленькой компании, где хоть работодатель и был большим брюзгой и жмотом, но никогда не отказывал себе в удовольствии встречать каждую минуту как первую из оставшейся ему жизни. Вот тут на работе Линду ждали новые сюрпризы. Оказалось, что Греция отличается от Города не только длиной юбок. «И этому тоже надо учиться и привыкать», – задумчиво размышляла Линда, выковыривая пальцами мусор с напольного покрытия, которое здесь называлось «мокета».

Эта самая «мокета» – ковровое образование с высотой ворса чуть ли не три сантиметра, бесконечно красивое и бесконечно неудобное. В неё грязь и всякие соринки как бы вживаются и врастают, и никаким пылесосом их не выкорчуешь, разве только пальцами. Но какого хрена эта мусорозаборная «мокета» делает в хирургическом отделении частного заведения?! У них в хирургическом отделении стоматологической поликлиники, даже там, где работал Голунов сто лет назад, везде был раздолбанный, отклеивающийся, но кафель. Ведь каждые несколько месяцев приходила санэпидемстанция, и вполне могла и старшей медсестре, и брату – хозяину (находящемуся на должности сестры-хозяйки), да и самому главврачу сделать нехорошее замечание, которое потом смывалось бумажной суммой.

И ещё потом бы на «летучке» в Горздраве главврачу за всех за них было бы неуютно. На ночь включали ультрафиолет для обеззараживания воздуха в помещении. И халаты складывали в огромные биксы и стерилизовали в специальных автоклавах. И плакаты были про вред венерических заболеваний. Какой махровый ковёр на полу?! Линда сама лично в бытность студенткой мыла эти плиточные полы раствором хлорки и карболки. Воняя-я-яло! Зато здесь, в Греции все очень любят чистоту, наличие шершавой «мокеты» на полу в хирургии их не смущает, но морщат носик при непонятном запахе и с подозрением спрашивают: