Женщина сильной расы желает быть не «спутницей» или «возлюбленной», но матерью, и матерью не одного ребенка в качестве игрушки или средства времяпрепровождения, но многих. Гордость многодетностью и понимание бесплодия как ужаснейшего проклятья, какое только может обрушиться на женщину, а через нее и на весь род, говорят об инстинкте сильной расы. От него происходит изначальная ревность, с какой одна женщина пытается отбить у другой мужчину, которого она желала бы видеть отцом своих детей. Более рассудочная ревность больших городов, которая есть не более чем эротический аппетит, рассматривающая другой пол как средство удовлетворения, уже в простом обдумывании желаемого или не желаемого числа детей обнаруживает угасший инстинкт расы к продолжению. Его невозможно пробудить речами и письмом. Древний брак — или то, что известно в древних народных обычаях из глубоко укоренившихся обрядов, освящающих зачатие — совершенно несентиментален. Мужчина хочет иметь толковых сыновей, которые смогли бы после его смерти продолжить и прославить в будущем его имя и дела, подобно тому, как он сам воспринимает себя наследником имени и дел своих предков. Это и есть нордическая идея бессмертия. Другой эти народы не знали и не желали. На этом основывается мощное стремление к славе, желание продолжить свое дело в потомках, видеть свое имя увековеченным в памятниках или, по меньшей мере, оставить о себе добрую память. Поэтому идею наследования невозможно отделить от германского брака. Если исчезает идея собственности, то семья лишается всякого смысла. Кто выступает против первой, тот нападает и на вторую. Идея наследования, заключенная в бытии каждого крестьянского двора, каждой мастерской, каждой старой фирмы, наследственных профессий нашедшая свое высшее символическое выражение в наследственной монархии, свидетельствует о силе расового инстинкта. Социализм не только нападает на него, но уже одним своим наличием символизирует его гибель.
Но упадок белой семьи, это неизбежное проявление бытия в большом городе, сегодня распространяется и искажает «расу» наций. Теряется смысл мужчины и женщины, как и воля к продолжению рода. Человек живет только для самого себя, а не для будущего рода. Нация как общество, первоначально представлявшая собой переплетение семей, угрожает благодаря городу превратиться в сумму частных атомов, каждый из которых стремится получить от своей и чужой жизни как можно больше удовольствий — panem et circenses. Женская эмансипация времен Ибсена [315] хочет не свободы от мужчины, а свободы от детей, от обязанностей по их воспитанию, а параллельно идущая мужская эмансипация — от обязанностей по отношению к семье, народу и государству. Вся специальная либерально-социалистическая литература сосредоточена на этом самоубийстве белой расы. То же самое происходило и в других цивилизациях.
Последствия очевидны. До сих пор цветные расы в мире численностью превышали белые в два раза. Но около 1930 года ежегодный прирост населения в России составил 4 миллиона, в Японии — 2 миллиона, а население Индии с 1921 по 1931 выросло на 34 миллиона. В Африке негры с их чудовищной плодовитостью размножаются еще быстрее, после того как туда «прорвалась» европейская медицина и стала препятствовать жестокому естественному отбору. В противоположность этому, прирост населения в Германии и Италии составил менее полумиллиона человек, в Англии, где официально поддерживается ограничение рождаемости, — менее половины от этого, во Франции и среди первых поселенцев-янки [316] прирост населения прекратился. Последние — господствовавшая до сих пор «раса» германского образца — быстро исчезают на протяжении десятилетий. Прирост населения происходит полностью за счет негров и жителей Восточной и Южной Европы, иммигрировавших после 1900 года. Во Франции некоторые департаменты потеряли за 50 лет свыше трети своего населения. В отдельных департаментах число родившихся в два раза уступает числу умерших. Некоторые небольшие города и многие деревни практически опустели. С Юга в качестве крестьян напирают каталонцы и итальянцы, поляки и негры повсюду проникают даже в средний слой. Есть черные священники, офицеры и судьи. Лишь эти переселенцы, составляющие более чем десятую часть населения, своей плодовитостью поддерживают число «французов» примерно на одном уровне. Но истинные французы в ближайшее время больше не будут хозяевами во Франции. Кажущийся рост белого населения земли, столь ничтожный по сравнению с размножением цветных, основан на временной иллюзии: количество детей сокращается, и лишь количество взрослого населения увеличивается, но не из-за его прироста, а из-за увеличения продолжительности жизни.
Но сильной расе присуще не только неисчерпаемое число новорожденных, но и жесткий отбор через жизненные препятствия, несчастья, болезни и войну. Медицина XIX века, истинный продукт рационализма, с этой точки зрения также является проявлением старости. Она продлевает любую жизнь независимо от того, заслуживает ли она этого или нет. Она продлевает даже смерть. Она замещает число детей числом стариков. Она соответствует мировоззрению panem et circenses, когда ценность жизни измеряется не ее содержанием, а количеством прожитых дней. Она устраняет естественный отбор и тем самым усиливает распад расы. В Англии и Уэльсе число неизлечимых душевнобольных выросло за 20 лет с 4,6 до 8,6 тысяч. В Германии число умственно неполноценных составляет примерно полмиллиона, в Соединенных Штатах — более миллиона человек. Согласно докладу бывшего президента Гувера [317], среди подростков Америки 1360 000 — с отклонениями речи и слуха, 1000 000 страдающих сердечными заболеваниями, 875000 трудновоспитуемых или имеющих преступные наклонности, 450000 умственно отсталых, 300000 инвалидов, 60000 слепых. К этому следует прибавить великое множество умственно, душевно и телесно ненормальных всех видов, истериков, душевно и нервно больных, не способных ни зачать, ни родить здоровых детей. Их число невозможно подсчитать, но о нем можно судить по числу врачей, которые живут с этого, и по той массе книг, которые об этом написаны. Из такого подрастающего поколения вырастают революционный пролетариат с ненавистью неудачников и салонный большевизм эстетов и литераторов, которые смакуют и пропагандируют прелести подобных душевных состояний.
Известен факт, что значительные люди редко или почти никогда не были единственными детьми. Семьи с небольшим количеством детей угрожают не только количеству, но, прежде всего, качеству расы. Народ нуждается не только в наличии здоровой расы в самом себе, но и в отборе тех выдающихся, что возглавят его. Если имеющийся материал нигде не превышает средние показатели, становится невозможным отбор, который проводился в английской колониальной администрации, прусском офицерском корпусе и в католической церкви - когда неумолимо и без оглядки на деньги и происхождение учитывается только нравственная установка и поведение в трудных ситуациях. Сначала должен осуществляться отбор жизни; и только после этого возможен отбор в сословиях. Сильный род требует сильных родителей. Под строгостью форм старой культуры в крови должно быть что-то от варварства древнейших времен, которое вырывается наружу в трудные времена, чтобы выстоять и победить.
Это варварство есть то, что я называю сильной расой [318] — вечно воинственное начало в таком виде хищника, как человек. Кажется, что его уже нет, но оно всегда находится в душе и готово к прыжку. Один сильный вызов – и враг уже побежден. Оно вымерло только там, где пацифизм поздних городов сваливает на поколения свою тину, усталое желание покоя любой ценой за исключением своей собственной жизни. Это – духовное саморазоружение вслед за телесным саморазоружением в виде бесплодия.
Почему же немецкий народ является самым неиспользованным в белом мире и почему на него можно возлагать самые большие надежды? Потому что его политическое прошлое не предоставило ему возможности израсходовать свою ценную кровь и свои большие дарования. Это единственная благодать в нашей жалкой истории с 1500 года Она сэкономила на нас. Она сделала нас мечтателями и теоретиками в области большой политики, чуждыми миру и слепыми, мелочными, сварливыми и провинциальными, но все это преодолимо. Это не было органической ошибкой, не было врожденным недостатком способностей, как то показал имперский период [319]. Добрая кровь, являющаяся также основой для любого духовного превосходства, была и остается в наличии. Великая история очень требовательна. Она истощает лучшие в расовом отношении элементы. Она истощила Рим за несколько столетий. С открытием Америки нордическое переселение народов, которое за тысячу лет до этого остановилось в Южной Европе, возобновилось с большим размахом и перенеслось за моря. Исполненные сил роды Испании, в основном нордического происхождения, отправлялись туда, где они могли бороться, дерзать и господствовать. Около 1800 года самая ценная аристократия испанского образца оказалась там, что привело к затуханию активной жизни и самой Испании. Точно так же, призванный господствовать, высший слой Франции истощился в большой политике начиная с Людовика XIII [320]; и не только в ней — за высокую культуру нужно дорого платить — еще сильнее это затронуло англосаксонский высший слой в английской мировой империи. Выдающиеся роды посылали мужчин не в конторы и на маленькие должности родного острова. Они следовали стремлению викингов к жизни в опасности и гибли по всему миру в бесчисленных приключениях и войнах, умирали от нездорового климата или оставались на чужбине, где, как, например, в Северной Америке, образовали основу нового господствующего слоя. То, что оставалось на месте, стало «консервативным», что означает здесь: нетворческим, уставшим, переполненным бесплодной ненавистью ко всему новому и непредвиденному. Германия также потеряла очень много своей лучшей крови в чужих армиях и странах. Но провинциализм политических обстоятельств ограничивал честолюбие одаренных службой при маленьких дворах, в маленьких армиях и правительствах [321]. Они образовали здоровый и плодотворный средний слой. Дворянство в большинстве своем оставалось высшим крестьянством. Не было большого мира и богатой жизни. «Раса» спала в народе и ждала сигнала великого времени к пробуждению. Здесь, несмотря на опустошения последних десятилетий, находится запас доброй крови, какого нет ни у одной другой страны. Его можно разбудить и необходимо одухотворить, чтобы подготовить к огромным задачам будущего и эффективно использовать. Но эти задачи поставлены уже сегодня. Борьба за планету началась. Пацифизм либеральных столетий должен быть преодолен, если мы хотим жить дальше.
