Но кто же все-таки одержал победу в мировой войне? Конечно же, ни одно государство – ни Франция, ни Англия, ни Америка. И не белые рабочие. Они больше всего заплатили за нее, сначала кровью на полях сражений, а затем и жизнью в условиях экономического кризиса. Они стали самой большой жертвой своих вождей, погубивших их в своих целях. Войну выиграл рабочий вождь. То, что во всех странах называется рабочей партией или профсоюзом, в действительности является профсоюзом партийных чиновников, бюрократией революции, захватившей власть и управляющей сегодня западной цивилизацией. Она вела «пролетариат» от одной забастовки к другой, от одной уличной схватки к другой, и сама продвигалась от одного опустошительного парламентского постановления к другому благодаря собственной власти или из-за страха перед побежденной буржуазией. После 1916 года правительства всего мира быстро попали в зависимость от рабочих вождей и должны были выполнять их приказы, если не хотели быть свергнутыми. Они были вынуждены терпеть или сами осуществлять безжалостное вмешательство в структуру и смысл экономической жизни. А оно осуществлялось целиком в пользу труда низшего уровня, простейшего ручного труда, в форме безмерного повышения его оплаты и сокращения рабочего времени, а также в форме разорительных налогов на оплату труда управленцев, налогов на старую семейную собственность, на ремесло и сельское хозяйство. Общество было ограблено. Это было сделано для оплаты наемников классовой борьбы. Естественный центр тяжести экономики, экономическое мышление профессионалов, был заменен искусственным, необъективным, партийно-политическим.
Равновесие было нарушено, и здание рухнуло. В этом и заключалась цель европейского большевизма, открыто провозглашаемая в течение десятилетий. Таким образом, экономическая катастрофа являлась тактическим успехом, о чем рабочий класс не подозревал и к чему не стремился. Впрочем, этот крах «капитализма», «страшный суд» над буржуазией, описанный уже после 1848 года и с воодушевлением воспетый Бебелем, должен был автоматически привести к долгожданной диктатуре пролетариата, то есть его творцов и вождей.
Но разве это не стало действительностью? Даже если совершенно отбросить Москву, разве профсоюзная республика в Германии была чем-то иным? И разве не является экономический, бюрократически управляемый социализм господствующим идеалом национальных рабочих партий Германии, Англии и даже Италии? И разве не лежат на развалинах мировой экономики творческие дарования, носители частных экономических инициатив, ставшие жертвой этой диктатуры? Знаток экономической жизни, хозяйственник был вытеснен партийным вождем, который, ничего не понимая в политике, хорошо разбирается в демагогической пропаганде. В качестве бюрократа он распоряжается экономическим законодательством, которое пришло на смену свободному решению экономической мысли, и руководит бесчисленными комитетами, арбитражными судами, конференциями, министерскими бюро, как бы ни назывались формы его диктатуры, - даже фашистским министерством корпораций. Он стремится в экономике к государственному капитализму без частной инициативы, к плановому хозяйству, что в принципе означает одно и то же, а именно – коммунизм. Даже если вместе с предпринимателем пострадает сам рабочий, в любом случае профессиональный «вождь рабочих» получает в свои руки долгожданную власть и может осуществлять месть подонков в отношении людей, которые волею судьбы, одарившей их талантами и выдающимися способностями, были призваны смотреть на вещи сверху и руководить.
Я прекрасно понимаю, что большинство людей с отвращением откажется признать, что тот непоправимый крах всего, что создавалось веками, произошел умышленно и является результатом целенаправленной деятельности. Но это так, и это можно доказать. Эта деятельность началась, как только профессиональные революционеры поколения Маркса поняли, что в Северо-Западной Европе важнейшей частью экономической жизни становится связанная с углем индустрия. От нее зависело само существование целых наций, значительно увеличившихся количественно. В Англии это уже произошло; в Германии на это надеялись, и доктринеры, рассматривавшие мир через схему «буржуазия – пролетариат», считали чем-то само собой разумеющимся, что похожий процесс должен произойти повсюду. Но как обстояло дело в Испании и Италии, где не было угля, даже во Франции, не говоря уже о России [235]? Стоит только удивляться, сколь узок был и остается горизонт этих теологов классовой борьбы, так что до сих пор это оставалось почти незамеченным. Включали ли они в область своей экономической критики и предсказаний Африку, Азию и Латинскую Америку? Была ли у них хотя бы одна мысль о цветных рабочих тропических колоний? Осознавали ли они, почему этого не случилось и не могло случиться? Они говорили о будущем «человечества», но вместо того, чтобы окинуть взглядом всю планету, уставились на пару европейских стран, государство и общество которых они стремились разрушить.
Но тогда они поняли, что своей цели можно достичь, если уничтожить жизнеспособность промышленности; и планомерное наступление на нее началось с попытки воспрепятствовать ее организованной деятельности. Это произошло, когда в противоположность руководящей работе предпринимателей, изобретателей и инженеров [236], была насильственно сокращена продолжительность рабочего дня для наемного труда на фабриках и вначале только на них.
В XVIII веке, в соответствии с общей привычкой к труду у северных крестьян и ремесленников, она составляла более чем двенадцать часов, без всякого законодательного установления. В начале XIX века она была ограничена в Англии двенадцатью часами. Около 1850 года она еще больше сокращается в результате принятия Закона о десятичасовом рабочем дне [237], против чего ожесточенно выступали и сами рабочие [238]. Когда закон окончательно вошел в силу, он превозносился в революционных кругах как победа рабочего класса и – по праву – как «сковывание промышленности». Полагали, что тем самым ей нанесен смертельный удар. С этого времени профсоюзы всех стран принялись со все большим нажимом бороться за дальнейшее сокращение продолжительности рабочего дня для всех получателей заработной платы. В конце века она составляла девять, а в конце мировой войны — восемь часов. Сегодня, когда мы приближаемся к середине XX столетия, сорокачасовая рабочая неделя является минимумом революционных требований. Поскольку одновременно все строже осуществляется запрет на работу по воскресениям, то в результате каждый может поставить своего товара под названием «труд» лишь вполовину от изначального, возможного и естественного количества. Тем самым «рабочий», который согласно марксистской религии является единственным тружеником, в значительной части против своей воли стал тем, кто работает меньше всех. Какая еще профессия связана с такой малой отдачей сил?
Это происходило с использованием стачки как средства борьбы в скрытой, медленно действующей форме. Она обрела смысл только тогда, когда цена за «товар», недельная зарплата, не только не сократилась, но стала постоянно увеличиваться. Теперь «стоимость», то есть реальная стоимость вложенного работником труда не является самостоятельной величиной. Она вытекает из органического целого промышленного труда, в котором более важную роль играют изначальный замысел, труд по организации и управлению процессом, подвозу сырья, реализации продукции, продумыванию расходов и прибыли, помещений и оборудования, а также по поиску новых возможностей. Общий доход зависит от уровня и способностей голов, а не рук. Если нет дохода, продукт не продается, то и ручной труд был задействован понапрасну и собственно вообще не может быть оплачен. Так обстоит дело в случае крестьянина и ремесленника. Но благодаря деятельности профсоюзов почасовая оплата ручного труда была изъята из целостного организма. Она определяется партийными вождями, а не рассчитывается хозяйственным руководителем, и если тот не соглашается и не может согласиться на нее, то начинается ее продавливание путем забастовок, саботажа и давления на парламентские правительства. Если соизмерять ее с доходами от крестьянского и ремесленного труда, то в течение века она выросла во много раз. Доходы каждого занятого в экономике зависят от конъюнктуры, но только не доход наемного рабочего. Он претендует на заработную плату, установленную неестественным путем и завоеванную в результате партийно-политической борьбы, даже если ее выплата приведет к износу оборудования, общей потере доходности, продаже продукции за бесценок — вплоть до закрытия предприятий. И тогда по рядам «рабочих вождей» проносится злорадный триумфальный рев. Они вновь одержали победу на пути к «конечной цели».
