И в это время они увидели, как к их танку пробирались двое. В руках одного было ведро, сверху замотанное полотном, у другого — сверток. Это были парторг батальона капитан Юдин и старшина.

— А не подарочек ли они принесли? — спросил Чудин.

Старшина поставил ведро рядом с гусеницей, где сидел Луганский, а Юдин положил сверху ведра сверток. Уселись.

— Ну и жарища! — сказал Юдин.

— Парит, как перед дождем, — заметил Луганский. — В танке дышать нечем.

— Пусть вылезают и остальные, — посоветовал Юдин. — Оставь одного для наблюдения, а остальных давай сюда.

Когда Лубов и Чудин вылезли из машины, Юдин немного торжественно и взволнованно начал:

— Александр Сергеевич, дорогой. Разреши нам, боевым друзьям, от души поздравить тебя с днем рождения…

— Воздух! — крикнул высунувшийся из башни Иванов.

Шесть «юнкерсов» незаметно подобрались со стороны солнца и, развернувшись, пошли в пикирование. Лубов и Чудин юркнули в танк. Луганский, Юдин и старшина забрались под днище мощного «КВ».

Через секунду-другую заходила ходуном земля, взметнулись огненные столбы, все заволокло дымом и пылью. За первой партией бомб начали рваться другие. Одна из них угодила в маску танковой пушки, скользнула по ней и ахнула рядом. Многотонный «КВ» на какой-то миг вроде бы приподнялся и тут же грузно осел. В голове у Луганского все замутилось, завертелось. Стало тяжело дышать, невозможно было шевельнуться. Такое же чувство испытывал и Семен Юдин. Казалось, пришел конец.

Когда разорвались последние бомбы, Лубов отбросил люк механика. Перед его глазами зияла и дымилась огромная воронка. «Что с ними?» — тревожно подумал он, с трудом выбираясь из танка. Через верхний люк вылезли остальные члены экипажа. Луганский и Юдин, придавленные стальным днищем, лежали не подавая голоса. Старшина, оказавшийся ближе к корме, выбрался сравнительно легко. Надо немедленно вытаскивать Юдина и Луганского. Вперед тянуть нельзя — мешала вывороченная земля. Оставалось одно — извлекать назад, к корме. Лубов полез под танк. Но пробраться смог лишь до того места, где лежал старшина. Дальше просвет был настолько мал, что Лубов пробиться никак не мог.

— Лопату, быстрее лопату! — крикнул он.

Ребята подали лопату. Лубов начал энергично подкапывать борозду, чтобы облегчить эвакуацию офицеров. Когда борозда была готова, Лубов ухватился за чьи-то ноги и потянул их на себя. Луганский тяжело застонал. Лубов, зацепившись носком сапога за трак гусеницы, напружинился, потянул еще. С большим трудом ему удалось втянуть своего командира в борозду. Луганского извлекли. Он был бледен. Под танком оставался Юдин. Он лежал правее Луганского и чуть дальше к носовой части танка. Опять пошла в ход лопатка. С невероятным усилием вытащили и Юдина.

У пострадавших текла кровь изо рта, оба тяжело дышали. Ребята вытащили из танка флягу с водой. Пришло немало тревожных минут, прежде чем офицеры пришли в себя.

Отдышавшись, сполоснув лицо, Юдин с трудом сказал:

— И все же я хочу поздравить тебя, Саша, с днем рождения. — И они крепко обнялись, по-мужски скупо расцеловались.

Только теперь старшина вспомнил о ведре. Он кинулся к танку. Ведро валялось на боку. Душистый украинский борщ, который старшина нес имениннику и его экипажу, красным пятном расползся по земле. Старшина с сожалением посмотрел на пятно, поднял сверток. В нем чудом уцелели две бутылки вина, банка консервов и буханка хлеба.

… — С днем рождения! — сказал Юдин.

— Спасибо, дорогие друзья, что не забыли в такой день, — и Луганский приложился к кружке.

Но в воздухе опять появились вражеские самолеты. Юдин и старшина побежали в траншею. Луганский с подчиненными скрылись в танке. За бомбежкой начался артиллерийский обстрел. А потом показались немецкие танки. Их было восемнадцать. Они шли на большой скорости. Экипаж приготовился к встрече «гостей». Луганский по-прежнему испытывал тяжелую боль в груди, но внимательно следил за вражескими машинами. Иванов зарядил пушку и не сводил перекрестия прицела с головного танка. Он напряженно ждал команды.

— Огонь! — скомандовал Луганский, и в тот же миг грохнул выстрел. Снаряд точно угодил в цель. Танк стал, и из него повалил дым.

— Огонь! — еще раз скомандовал Луганский. Второй снаряд разорвался рядом с немецким танком. Обнаружив «КВ», гитлеровцы открыли стрельбу по позиции Луганского. Но мощная броня не поддавалась осколкам, барабанившим по борту. Прямо же попасть в танк гитлеровцы не могли. Куча земли, выброшенная бомбой, прикрывала лобовую часть танка. Бой длился несколько часов.

Наступил вечер. Похолодало. На поле сражения стало тихо. Лишь вражеские самолеты волна за волной шли на Сталинград. Там кипело море огня. Друзья выбрались из танка. Они еще раз поздравили Луганского. Пять сожженных и подбитых танков и шесть уничтоженных орудий нарекли своим подарком командиру к дню рождения.

— Сердечное спасибо, друзья, за все: за поздравления, за столь необычный подарок, — сказал взволнованный Луганский. — Этот день я никогда не забуду.

О подоконник звонко ударилась крупная капля. Через открытую форточку потянуло запахом тающего снега. Над крышей соседнего дома вдруг разорвалась серая облачная пелена, и в ее разрывах яркой голубизной сверкнуло небо.

Это была уже весна. Весна великой Победы!

Накануне я целый день трясся в санитарной машине одного прифронтового эвакогоспиталя. К вечеру прибыли в венгерский город Сегед.

— Здесь, — говорили врачи, — подлечитесь месячишко или два и дальше «по этапу» на родину.

— Да, были бы все такие этапы-то, — вслух мечтает мой сосед, коренастый, почти квадратный, среднего роста сержант. Он ранен в живот. Тяжело ранен, но не сдается, крепится. Мне нравятся его оптимизм, духовная сила, жажда жизни.

Не нравится мне сосед по койке справа — белокурый, совсем еще молодой боец Володя Хромов. То ли от сознания того, что он потерял ногу и «теперь никому не нужен», то ли от чего-то другого, только за несколько часов он не проронил ни слова. Уставился серыми глазами в потолок, да так и лежит без движения.

В просторной комнате нас восемнадцать. Иногда слышится стон или тяжелый вздох. Кто-нибудь вдруг помянет нечистого, а заодно и Гитлера. Иной позовет санитарку и потребует «утку». А на дальней угловой койке какой-то солдат-украинец без остановки повторяет одно и то же: «Подай мини гранату, Жора, я их…».

Пополудни принесли обед. Кому что, по строгому назначению врача. Одни съели все без остатка, другие не притронулись к еде. И опять лежим. Перебрасываемся словами, спорим, мечтаем, стонем и… смеемся, несмотря на мучительные боли. И тут я впервые услышал голос Хромова. Он с трудом повернулся на бок, оперся на локоть и, смотря поверх меня, не то спросил, не то констатировал:

— Чего-то их нет, Андрей…

Сержант медленно повернул голову, успокаивающе проговорил:

— Небось придут. Ребята толковые.

Я в недоумении посмотрел на него.

— Верно, ты ведь не знаешь, — стал объяснять Андрей. — Тут к нам музыканты ходят, венгры. Целым оркестром. Ну играют, скажу я тебе…

Оказывается, с тех пор как обосновался здесь госпиталь, музыканты почти каждый день посещают раненых, устраивают для них концерты. Было заметно, что их с нетерпением ожидает не только Володя Хромов.

И вот в начале третьего шефы в сопровождении медсестры появились в дверях. Гурьбой, но без толкотни, стараясь не шуметь, вошли в палату. Привычно выстроились, словно на эстраде, взялись за инструменты. Минута, и все были готовы. Только барабанщик, высокий, сухощавый, с черными тонкими усиками, все еще возился. Ему стали помогать товарищи, и тут я заметил, что на левой руке у него вместо кисти культяпка.

— Иштваном зовут, — заметил при этом сержант. — По- нашему Иван, кажется. А вон тот, со скрипкой, — Ференц. Виолончелист — Янош, а гитарист — тоже Иштван. Иван-второй, если хочешь… Так вот этот Иван-первый руку на фронте потерял. Говорит, целый год прятался от хортистов, нашли. Расстрелять хотели, да какой-то влиятельный родственник заступился, послали на фронт.