— Приготовиться... готовиться... овиться, — тихо, от

бойца к бойцу, покатилось по цепи.

Все замерли. Лишь один ежик все никак не мог

успокоиться и возился в ботве, но спустя некоторое

время притих и он. Наступила немая, подсекающая нервы

тишина. В воздухе, как показалось Яше, словно

произошла внезапно какая-то перемена — из него как будто

улетучился моментально весь кислород. Иначе отчего

бы так трудно стало дышать и быстро-быстро, как

сумасшедшее, колотится сердце?..

Расстояние до фашистов сокращалось на глазах.

«Метров пятьсот, четыреста... триста пятьдесят», —

прикидывал Яша, чувствуя, что голова наполняется каким-

то нестерпимым звоном, а уши точно закладывает

ватой...

Впереди колонны на тонконогом белом коне

покачивался офицер. Солдаты следовали за ним пешком.

Враги... Все ближе и ближе... Уже почти можно

различить лица... Галдят что-то, ржут, как лошади.

Радуются, сволочи, что наконец-то дорвались до Одессы...

Наверняка радуются... Как же, вот она, перед ними.

И вдруг, как наяву, перед глазами Яши молнией

пронесся донельзя странный калейдоскоп лиц: матери,

Ромашки — так звали девочку, в которую он был

влюблен в первом классе и которая давным-давно уехала

с родителями куда-то на Урал; одноногого чистильщика

Бунька, выпивохи с «Привоза», бывшего юнги со

знаменитого броненосца «Синоп», на котором много лет

плавал отец; брата Алексея, с которым мастерили

«Диану»; и последнее — придавленной стволом акации

девочки в розовой кофточке, женщины с грудным

ребенком...

Яша крепко прижал к плечу приклад автомата,

опустил палец на спусковой крючок.

22

— Ты что? — испуганно прошептал Бадаев и сильно,

до боли, сжал Яшино плечо. — Спокойно...

Офицер посматривал по сторонам, туго натягивая

поводья, сдерживая коня. Было заметно, что тишина

настораживала и пугала его. Особенно подозрительно он

поглядывал на виноградники и тихие огни садов Неру-

байского. На балку, в которую, как в мешок, втягивался

его отряд, он внимания не обратил.

— Это огородное чучело на жеребце не троньте, —

заявил дед. — Оно — мое.

— Огонь! — привстав, крикнул Бадаев и прошелся по

колонне из автомата.

В то же мгновение раздался дружный винтовочный

залп, яростно застучали пулеметы.

— Вот вам, вот вам, — как в бреду, горячечно

повторял Яша, судорожно нажимая на спусковой крючок.

Лошадь под офицером взвилась на дыбы, заржала и;

скошенная пулеметной очередью, рухнула на дорогу,

придавив своей мертвой тяжестью уже мертвого седока.

— Землицы нашей захотели, сукины дети! — приго

варивал дед Гаркуша, загоняя в патронник очередной

патрон. — Так получайте, получайте, не стесняйтесь!

Солдаты метались, шарахались из стороны в сторону,

беспорядочно отстреливались, падали, сраженные

партизанскими пулями. Однако несколько человек укрылись

за" придорожными камнями, в бурьяне, и открыли

отчаянно-беспорядочный огонь из автоматов.

Яша увидел, как в трех-четырех шагах от воронки

вскипело несколько фонтанчиков земли, услышал, как

над головой просвистели пули.

— Ах, так! — прогудел Еруслан и, страшный и

гневный, оторвался от пулемета, выпрямился во весь свой

великаний рост и одну за другой швырнул две связки

гранат.

Столбы огня, оглушительный грохот, свист осколков,

крики — и все стихло. Бой закончился.

— Все, — сказал командир, вытирая со лба пот. —

В диске пусто.

— Амба! — пророкотал Еруслан, осматривая

поле боя.

— Будут помнить Гаркушу, — добавил дед и, достав

кисет, начал скручивать цигарку. Руки его тряслись,

махорка сыпалась с оторванного клочка газеты на землю.

— Неужели все? — удивился Яша, еще не веря тому,

23

что бой действительно закончился и что все произошло

так скоротечно.

Но факт оставался фактом: вражеский отряд был

уничтожен полностью. Бойцы Бадаева обвешивались

новенькими немецкими автоматами, подбирали гранаты,

набивали подсумки и карманы нерасстрелянными

трофейными рожками.

— Вот ты и получил настоящее боевое крещение, —

поздравил Бадаев Яшу. — А сейчас — в город! О том,

что участвовал в бою, никому, понял? Ни-ко-му! Первые

дни — никаких действий. Пока запасайтесь самоварами,

керосинками, примусами, кастрюлями, чайниками и

прочей дребеденью. Но открывайте мастерскую только после

того, как Федорович получит на это официальное разре-

24

шение властей... Каждый свой шаг согласовывать с

Федоровичем. Еще что? Кажется, все, остальное ты

знаешь, — и Бадаев притянул к себе Яшу, обнял.

— Ну, братишка, бывай! — Еруслан подошел к Яше

и, стиснув его в своих железных объятиях, поцеловал. —

Круто придется или обидит кто — зови Еруслана.

Обещаешь? Ну вот и хорошо...

— Ладно, — пообещал Яша.

Еруслан потоптался еще с полминуты, не зная, что

следует сказать напоследок, на прощанье, но потом,

решив, вероятно, что уже все сказано, наклонился, взял

в охапку четыре трофейных пулемета и, взвалив их на

спину, неторопливо зашагал за товарищами к входу

в катакомбы.

25

— Не задерживайся, сейчас каждая минута

дорога,— крикнул Бадаев Яше, когда тот подбежал к куче

ботвы, где спрятался ежик. Но ежика в ботве уже не

было...

КРОВЬ ЗА КРОВЬ

Шестнадцатое октября. Город словно вымер. Нигде

ни души. На улицах жуткая, пугающая тишина. Дверь

ли где хлопнет, ворота заскрипят, сорванный кровельный

лист загремит или зазвенит разбитое стекло — слышно

далеко-далеко...

Колонны вражеских войск входят в Одессу. Город

встречает врага зловещей пустотой.

Прижимая к животам приклады автоматов, пугливо

озираясь и с тревогой поглядывая на темные немые

квадраты окон, завоеватели шагают по улицам. В

напряженной тишине лишь раздается тяжелый стук кованых

сапог...

На стенах домов обращение командующего армией

корпусного генерал-адъютанта Якобича:

«Граждане города Одессы! Советую вам не

совершать недружелюбных актов по отношению к армии или

чиновникам, которые будут управлять городом.

Выдавайте тех, кто имеет террористические, шпионские или

саботажные задания, а также тех, кто скрывает оружие».

Треск автоматных очередей... Топот... Взрывы... Огни

пожаров.

Под предлогом поисков оружия оккупанты

врываются в квартиры —насилуют, убивают. И грабят. Тащат

все, что только можно утащить, — одежду, обувь,

посуду, мебель, музыкальные инструменты. Тех, кто кажется

им подозрительным, расстреливают, не выводя из

квартир...

Восемнадцатое... На Тираспольской площади и на

базарах появляются виселицы...

Девятнадцатое... По Люстдорфскому шоссе к бывшим

пороховым складам захватчики гонят толпы людей.

Клубы пыли, солдатская ругань...

Девять длинных приземистых зданий. Каждого, кого

солдаты подводят к порогу, обыскивают, заставляют

снять верхнюю одежду, отнимают часы, кольца.

В складах двадцать пять тысяч человек — старики,

26

женщины, дети. Ограбление закончено. Солдаты

закрывают склады, обливают их бензином и поджигают...

Девять гигантских костров... Вопли... Лай пулеметов...

Двадцатое... Стены домов пестрят строгими,

строжайшими и наистрожайшими указами, приказами и

распоряжениями, за невыполнение или нарушение которых

виновным грозит расстрел. Слово «расстрел»

напечатано аршинными буквами. Так, чтобы оно бросалось