Медведи были совершенно разные и представляли собой настоящую семью. Суровый облезлый Миша с твердой головой, набитой опилками, был высоколоб и слегка сплюснут, зато в его глазах различалось вполне осмысленное внимательное выражение. Глаза большой черной Машки прятались в густой шерсти, к ней было приятно привалиться головой, а потом задремать, уткнувшись в теплое пыльное пузо. Маленький Мишуня выглядел немножко несчастным и испуганным, я всегда жалел его и сажал на лучшее место.

Мама была не очень довольна таким количеством мягких игрушек.

– Пылища-то какая! – сокрушалась она, вытряхивая на балконе медведей и зайца. Звери стукались друг о друга головой, а Миша издавал низкий хрипловатый звук – у-у-у – так он всегда выражался, если его переворачивали.

Потом появился слон Яша. Если смотреть на Яшу сбоку, было видно, как он улыбается счастливой глуповатой улыбкой. Мама сдалась. Она связала Яше кофту, а облезлому Мише сшила трусы. Но самое главное было еще впереди. В магазине мама присмотрела для меня двух роскошных экзотических зверей: огромную мохнатую обезьяну и высокого нежного жирафа.

Звери были дорогие, и мама предложила взять одного, на выбор.

Выбрать я не мог.

И обезьяна, и жираф просто убивали меня своим великолепием. Их яркий заграничный мех плохо представлялся мне рядом с пыльной свалявшейся шерстью моих зверюшек.

– Ну, выбрал? – восторженно прошептала мама и подтолкнула меня ближе к прилавку, где целая куча детей тоже не могла отвести глаз от этих красавцев, галдела и показывала на них пальцами.

– Выбрал, – тихо сказал я. – Кошку.

Рыжую кошачью голову с торчащими во все стороны усами из рыболовной лески я еле разглядел между жирафом и обезьяной.

Мама была поражена. Мы вышли на улицу и встали возле дверей магазина, чтобы выяснить отношения.

Маме страшно понравились жираф и обезьяна. Она твердо решила купить одного из них, чтобы поставить игрушку на видном месте. А может, ей самой очень хотелось потрогать ее, помять, поиграть немножко.

Но самое главное: маме очень хотелось, чтобы я обрадовался, забил в ладоши, закричал от удовольствия.

И вдруг я выбрал кошку.

– Зачем тебе эта кошка? – горячо говорила мама. – У нее и лапы не гнутся. А обезьяна может и ходить, и стоять, и сидеть!

Из-за этой кошки мы потом не разговаривали целый день.

Потом появилась и собака, тоже с негнущимися лапами. Потом – еще один, четвертый медведь.

Я упрямо отказывался от машин, солдатиков и пистолетов в пользу своего «зоопарка».

Это расстраивало маму. Ей казалось, что я понемногу превращаюсь в девчонку. Но она ошибалась.

Укрывшись в крепости из подушек, держал оборону медвежий батальон. Истекая плюшевой кровью, кинжальным огнем отражали они атаки врага.

За спинкой кресла в засаде прятались слон и заяц. Они минировали железные дороги, брали пленных. Короче, это была настоящая плюшевая война.

Все стреляли. И шли в атаку.

Помню, как жестокие контрразведчики Кот и Пес пытали старого командира Мишу. Они избивали его жесткими негнущимися лапами, и я с восторгом следил, как с деревянным стуком бьется он своей опилочной головой в полированную ручку дивана, как жалобно и коротко стонет:

– У-у-у-у!

Больше всего мне нравилось разговаривать за всех сразу.

– Шагом марш! Вперед! Слушать мою команду! Стрелять одиночными! Подпустить ближе! Ура! – орал я, сидя на диване и тормоша несчастных зверей.

После каждого сражения я устраивал им разнос. Причем иногда с показательным расстрелом.

– Товарищи! – говорил я строгим голосом. – Так дальше дело не пойдет. Опять все не по плану, не по порядку. Где дисциплина?

Звери молчали, преданно глядя на меня.

Эти минуты были самыми лучшими. Они больше не ползали, не стреляли, не кричали истошными голосами. Я целовал их в холодные пластмассовые носы, прижимался щеками и шептал: «Мои дорогие, хорошие, любимые».

Потом я дремал на диване, убаюканный духотой и усталостью – властолюбивый жестокий тиран. А звери лежали рядом, все так же внимательно открыв глаза.

Но вскоре все кончилось.

Не выдержала потрясений голова облезлого медведя, оторвалась и полетела на пол со стуком, потом засыпала опилками всю комнату, и мама, чихая, убрала безголового подальше. «Потом починим», – успокаивающе сказала она.

Оставленный в наблюдательном пункте на абажуре настольной лампы, подгорел и расползся клочками серой ваты маленький слон Яша.

Вымок под ливнем и потерял свой лихой вид рыжий кот с негнущимся лапами и усами из лески.

Зверей запихали на антресоли. Когда никого не было дома, я подставлял стул и пытался достать их оттуда. На антресолях пахло старой одеждой, чем-то незнакомым и далеким, как прежняя жизнь. Звери были закинуты в самый дальний угол, задвинуты тяжелыми чемоданами, и достать их оттуда я не мог. Я стоял на стуле, приподнявшись на цыпочках, и смотрел в темноту.

Потом я спускался со стула и задумывался.

Зачем я заставлял их проливать кровь? Почему не играл с ними в больницу, путешествие или школу? Почему не поженил их?

Но, несмотря на все это, они любили меня. Просто любили, как умеют любить все звери.

Такое у них было плюшевое мужество: любить, даже если тебе очень плохо.

Как-то раз я пошел мыть руки, включил свет и ахнул.

– Мама, кто это? – заорал я диким голосом.

В нашей ванне плавала огромная рыбина. Она беззвучно открывала рот, как будто хотела сказать: «Привет! А вот и я!»

В ванную вошла мама. Она вытерла мокрые ладони о передник и напряженным голосом сказала:

– Это сом.

Я подошел ближе. Сом не плавал. Он устало стоял на одном месте и жалобно выпучивал глаза. Длинные усы бессильно свисали вниз.

– Он у нас будет жить? – спросил я.

Мама как-то странно пожала плечами и снова пошла на кухню.

– Все покупали, и я купила! – крикнула она оттуда. – Знаешь, какая очередь была!

Сом шевельнул плавниками и отвернулся. Ему было стыдно, что он попал сюда, в нашу малюсенькую ванну. Но ничего поделать с этим было нельзя.

– Мама! – закричал я и бросился на кухню. – Пусть он живет! Мы не будем его есть, правда?

– Послушай, – сказала мама. – В хлорной воде он даже до вечера не протянет. Его надо скорей оглушить, чтобы не мучился.

– Оглушить? – не поверил я. И оглянулся – чем же у нас можно оглушить такого огромного сома?

Мама показала на старый столовый нож с массивной железной рукояткой. Нож, покоробленный и помятый, одиноко лежал на белом кухонном столе.

Я вернулся в ванную и подпустил сому холодной водички. Он благодарно шевельнул усами, а потом выпучил глаза еще больше – видно, вода и вправду была хлорная.

– Мам, а зубы у него есть? – спросил я громко.

Мама опять вошла в ванную и взглянула на сома. Видно, этот вопрос ее тоже интересовал.

– Вообще не должно быть, – сомневающимся голосом сказала она. – Знаешь что, ты лучше иди. Погуляй. Я лучше одна. А то будешь тут меня нервировать. А я и так нервная, без тебя. Думаешь, мне его не жалко?

Я отправился надевать ботинки. Но шнурки что-то никак не хотели зашнуровываться. В ванной послышалось подозрительное бултыхание.

Я бросился туда. Ой! Оказывается, я забыл выключить воду. Сом всплыл почти до самого края и с надеждой глядел на меня.

Он оживился. Мотнув плавниками, он проплыл туда-обратно поперек ванны. Это не стоило ему больших усилий – он просто повернулся вокруг хвоста. В зеленоватой воде сверкнуло светло-серое брюхо.

– Мама! – крикнул я. – А он не выпрыгнет?

Раскачавшись от движений могучего тела, вода приятно плескалась через край, мне на ботинки. Прямо море какое-то. Или река Волга.

Теперь сом был совсем близко, я даже хотел потрогать его, но в этот момент вошла мама. В руке у нее был нож. Лицо у мамы было очень испуганное.