Уже отошел Мартынко от злости и сейчас весело

балаболил. Говорун парень, ой, говорун, весь род Пе-

тенбургов — говоруны-щеканы: слово новое родят —не

залежится на языке, не застоится в горле, обязательно

выплеснуть надо. Надоело Мартынке глазеть на бутыль,

обнял ее широченной мужицкой ладонью.

— Сейчас распечатаем, и дело с концом. Самоеду и

так за глаза было.

— Воровски не терплю, да и осквернять себя

не хочу.

— Трусишь, вот и весь сказ, — лениво задорил М ар­

тынко.

14

— Это я трус, я, да? — запетушился Ванька, но

приятель добродушно махнул рукойЛ

— Не трус... не-не... за то с тобой и\хожу. — Побол­

тал бутылку, а пить так не хотелось, Но и отступать

было поздно, потому еще раз встряхнул и, как делали

бывалые питухи, лихо запрокинул над горлом, весь за ­

каменев нутром. Слышно было, как водка гулко лилась,

булькала внутрь, словно катилась по камиям-голышам,

и Ванька зачарованно, с каким-то испугом смотрел на

багровое лицо друга. Мартынко сразу посоловел весь,

лихорадочно заглубились глаза, и нос заострился, по­

том пошли по щекам крапивные пятна. Он еще пробо­

вал что-то петь: «Ой, девушки, голубушки, иесчастие

мое» — и вдруг запрокинулся на пол, собрался в комок

и тонко, с подвизгом заплакал. И сразу стало видно,

что несмышленыш еще Мартынко Петенбург, только что

на крещенье по пятнадцатому году жить начал.

Ванька перепугался, огородами кинулся к Петенбур­

гам, злорадствуя в душе, кричал, да так, что слышно

было на улице:

— Дядя Кона, дядя Кона, подите скорее! Мартынко

ьаш помирает! Воровски стащил у самоеда бутылку...

Я ему: «Матяня, не пей, Матяня, не пей», —а он как

идол. Воровски, дядя Кона, разве можно воровски?

— Вот охальник растет, от бандюга, ну я ему задам

вздрючки, я ему намну бачины!—глухо бормотал Кона

Петенбург, размахивая чересседельником.

Неделю после того Мартынко таился от Ваньки, вид­

но, после порки чувствовал себя скверно или стыдно

было показатьсяна глаза приятелю, но однаж­

ды подкараулил его за деревней и молча, сумрачно

свалил кулаком в снег. С тех пор они словно бы захо­

лодели друг к другу, внешне не выказывая неприязни...

«Интересно, как он меня воспримет?» — подумал

внезапно Иван Павлович, минуя жидкую березовую вор-

ГУ *• Тут и дорога вильнула к морю,, мелколесье отмах­

нуло назад, и замоховевшие однобокие лиственницы ко­

ряво потянулись подле берега. Потом и вовсе легла под

ноги тундра с черными головешками древних пней: вид­

но, стоял когда-то поречный бор, но он пошел на рож­

дение деревни, а на месте вековых лиственниц разросся

* п

о р г а — жидкий болотистый лес.

15

разгульный пьянцй вереск. Вот и утонувший под хво­

щом болотистый выгон, серые вешала с обрывками се­

тей, крохотная жилка реки меж разбежистых берегов:

знать, было время отлива, няши * свинцово отблескива­

ли на солнце и, подсыхая, змеились трещинами. Все это

уловил зорким взглядом Иван Павлович Тяпуев, сразу

подобрался телом, повязал галстук и обмахнул от пыли

светлый костюм.

«Родина, вот она, невзрачная, а волнует. Сколько

лет, сколько зим... Ну, здравствуй, прими блудного сы­

на». Невольно защемило в груди, и стеклянно наплыла

слеза. «Ну что с вами, Иван Павлович, возьмите себя

в руки...»

На дальней холмушке, овеянной жарким струистым

воздухом, прорезалась церковка, чуть правее сгрудился

голубенький кладбищенский городок, а у поднож: я хол­

ма длинной серой подковой, прижимаясь к излу*шне ре­

ки, показалась вечная деревенька Вазица. Еще ниже

спустился Иван Павлович по песчаной набродистой до­

роге, колея вильнула неожиданно, словно бы отвер­

нулась от деревни, и тут что-то огромное и дышащее

ровно и накатисто ударило в глаза и ослепило. Это

море, Белое море стояло вроде бы выше головы и сли­

валось с разомлевшим небом. И все это светилось и

куда-то утекало в безбрежность.

2

В такую вот душную погоду внезапно закипело море,

и волна захлестнулась на глинистые береговые скулы.

Рыбаки вытянули в гору семужьи тайники и побежали

в деревню: у темного моря нет никакого смысла сидеть

сложа руки, может, неделю и две будет гореть оно и

томить бездельем душу. Потому и поспешили домой,

сняли на банном полке телесную усталость, а после и

винцом хорошо разговелись, распробовали хмель.

А деревня томилась: порой накрывалась туманом,

протянутой руки не видать, и было похоже, что на буг­

ре за деревенской церковью неожиданно запалили ху­

лиганский большой костер-курник, накидали туда для

* Н я ш и — вязкий глинистый ил по берегу.

16

дыма и вони куста-вереска и торфяных клочьев и сей­

час прокуривали единственную улицу, прогоняя комарье

и ленивую смуту. Чайки понуро сидели на охлупнях,

просматривая песчаную длинную гриву, из-за которой

накатывалось море, собаки по-пустому ворчали, скаля

острые, зализанные ветром морды, и черный хряк никак

не находил себе места, пока не подрыл единственный

на деревне палисадник и не улегся в свежей земляной

норе головою на полдень.

Море горело и угрозливо раскачивало глубины, рож­

дая постоянный хриплый гул: казалось, что в глинистые

осыпи, на которых поднялась деревня, бросают из ста­

ринных пушек чугунные ядра. И под этот накатный мо­

нотонный шум хорошо было сидеть в своей избе, гонять

чаи и вести душевную беседу; может, потому сейчас

во многих домах, пользуясь невольным рыбацким вы­

ходном, вели гостевые застолья.

И в доме бывшего счетовода Мартына Коновича Пе-

тепбурга тоже праздник, правда, по другой причине:

дождался Мартын дочь свою, Гальку. Сидела она за

столом, прямая и худенькая, — уж лишнего мясца не

наросло на девке, — нога на острую коленку заброше­

на, и выглядывает из расклешенной матросской штани­

ны шоколадного цвета лодыжка. Все на Галю погляды­

вали, и она, чувствуя любопытство родственников, слов­

но бы вырастала из себя, ерошила рыжие букли, наче­

санные на виски, и покачивала плечиком.

Гостьба как-то не заладилась, застолье вроде бы и

часто поднимало рюмки, но пьяных не было: хмель

не брал, и задор, когда вдруг кажешься бойчее всех и

красивей, отступал, — в общем, наступило такое рас­

путье, что и грудь от еды спирает, но и к песням еще

не потягивает.

— Нынче, что парень, что девка, не поймешь, пока

не прощупаешь, — травил Гальку старший брат Герман

и сиял дубленым лицом, на котором все разместилось

крупно — и лоб, и тяжелые надбровья, и шишкастый

нос с длинными черными ноздрями, поросшими грубым

волосом, и твердые оперханные губы, только глаза бы­

ли крохотные, табачного цвета.—Пока яе прощупаешь,

дак не поймешь,—травил сестру Герман.—Ну-ко, Гали­

на, все ли при тебе?

17

— Отвали, — отбивалась сестра, — и в подведенных

глазах оживала тоскливая злость.

— Отвяжись от девки, чего пристал, — одернула Гер­

мана жена и сразу боязливо оглянулась, мол, то ли

сказала она, и виноватая улыбка выступила на смутном

лице.

— А чего я такого сказал? Ничего уж и сказать