- Болезнь вылечивается с помощью того же вируса, который ее вызвал. Шиграпишку побеждает вирус, так как содержит его в себе. Поэтому бандит превратился в суку - одно из воплощений Госпожи. Убежать от нее невозможно, она настиг­нет нас в мгновение ока. Нужно отвлечь ее, пока не пройдет приступ... Но как?

- Я знаю, - откликнулся попугай. Пользуясь тем, что черная сука дробила зубами кучу скелетов, он блестящим, как шпага, клювом чиркнул ей по морде, выклевав оба глаза. Вопя от боли, ослепшая хищница побежала кругами, которые становились все больше и больше. Птица загоготала: «Я - необходимое зло! Необходимое зло!» - и полетела обратно к лесу, спрятанному от людских глаз.

Кружа по-прежнему, адская собака понемногу удалялась от отряда и в конце концов, уменьшившись до мухи, скрылась за линией горизонта... Каракатица, исполненная благодарности, подобрала малахитовый кувшин - по счастью, пробка не выскочила - и с глубоким почтением вручила его той, которая теперь не узнавала ее, но оставалась верной подругой.

Спокойствие длилось недолго. Его нарушил снаряд, разорвавшийся всего в нескольких метрах от них. Прикинув, что следующий вряд ли попадет в то же место, все сгрудились в глубокой воронке. Нилли, как видно, не желал отступать. Сейчас он сидел за рычагами небольшого танка, следом ехали двадцать грузовиков, набитых солдатами - всего тысяча двести человек. Да здравствует великая любовь! Тем не менее, это прекрасное чувство, смешавшись с жаждой кровавой мести плюс присвоенным себе правом выносить приговор, не вникая в суть дела, смотрелось со стороны очень неприглядно и побуждало Маму Окльо дать отпор. Для нее идеалом была жизнь - жизнь спасенных от заражения, идеалом же мистера Нилли была смерть, то есть смерть врагов, измельченных до состояния фарша. Второй снаряд упал совсем близко от первого. У нескольких человек лопнули барабанные перепонки. Жрица тяжело вздохнула: надо было снова кормить Госпожу... Она вылезла из воронки и начала чертить на песке восьмиугольник, повторяя хриплым голосом заклинание: «Цан май са лэй ма дал дан!» Закончив, она попросила всех стать внутрь магического символа. Затем, обращаясь к Йе-Срид, богине стихий, Мама Окльо пропела все тем же странным, мужественным голосом: «Джун ба дуй ки ха мо нан!», надула щеки и дунула пару раз. Вокруг путешественников закружился вихрь и постепенно превратился в настоящий смерч - яростную серую спираль, стиравшую в пыль комья земли и уходившую высоко в небо. Заклинательница, выговорив ужасное проклятие «Миндан цэн ма ной кьи жин!» - «Свергни их с вершины бытия в адскую бездну!» - послала воронку в сторону военных... Устрашающий столб подхватил двадцать грузовиков и танк, словно перышко.

Мама Окльо, увидев, что с машинами и их пассажирами покончено, испытала не только боль, но и опасения. Уже много веков эти магические слова не звучали, и теперь, несмотря на все усилия, она была неспособна удержать в повиновении чудовищную волну.

- Осторожно! Скоро он обрушится на нас!

В отчаянии - куда спрятаться на плоской местности? - все поспешили за Логаном, доверясь его чутью. Постепенно впереди нарисовались мачты, затем верхняя палуба и, наконец, весь корабельный корпус. Каравелла святого Петра!

- Она из железобетона и может устоять перед вихрем!

Торнадо - казалось, вкус человеческой плоти пробудил в нем людоедский аппетит - уже виднелся позади, вытянувшись в прямую линию. Едва все влезли на судно и попрыгали в трюм, как сумасшедшая сила вырвала мачты вместе с негнущимися парусами, смела всех святых, населявших палубу. Укрывшись между гипсовыми бочками - ураган перебил стекла, обратив их в лезвия, - все услышали, как трещит корабль, словно от землетрясения. Будто гигантская рука вырвала с корнем тысячелетнее дерево - и люди, пытаясь уцепиться за надежно привинченных святых Петров, стали перекатываться между полом и крышей, которые поменялись местами. Еще один дикий удар, как пушечный выстрел, - и кошмару пришел конец. Гневный смерч утихал, пока все, окутанные тишиной и темнотой, не ощутили себя вне опасности. Но выйти было нельзя: хлынул ливень, которого три века ждала безводная земля.

Выяснилось, что ураган перенес многотонную «Санта-Марию» за километры от того места, где она стояла. Корабль оказался на вершине одного из холмов, окружавших Каминью. Отсюда открывался вид на город и бескрайнюю пустыню; но она больше не была пустыней. Миллионы литров воды пролились сверху, и почва, забыв о своем былом бесплодии, оделась пестрым цветочным ковром, покрывшим все пространство. Горная цепь вдали тоже зацвела - где-то красным, в других местах желтым, лиловым, зеленым, синим... Носились тучи пьяных от нектара бабочек; лесные кролики сшибались в сладострастных схватках; посвежевший, освобожденный от частиц пыли воздух ласково звенел в ушах. Мама Окльо, счастливая, наблюдала за бурными переменами: развязанный ею ужас согнал и взрезал тучи, исторг из них чудотворный ливень, который породил глину - источник всякой жизни.

- Неважно, что это продлится недолго! Сушь, которая непременно настанет впоследствии, будет помнить обо всем, что случилось. Она будет знать, что прошлое - это разновидность будущего. То, что было, настанет вновь, а то, что есть - уже было когда-то. Засуха, таящая в себе надежду - совсем не то, что безнадежная засуха. Если настает первая, каждый миг благословен, потому что он приближает долгожданный дождь. Если настает вторая, каждый миг ненавистен, потому что он отдаляет от животворного дождя.

Жители Каминьи медленно спускались по извилистой тропинке, прокладывая себе путь между густых зарослей лаванды. Это напоминало праздник урожая или рождение ребенка - а может быть, то и другое сразу. Они радовались возвращению домой, одновременно испытывая стыд: шиграпишку убил в них вирус, но не память. Они помнили все. Они были псами, обретались в волнующем мире запахов, узнали, что такое грубое желание, поклонение, преступление, неповторимый вкус человеческого мяса, опьянение смертельной опасностью. Разве они могли опять привыкнуть к однообразному счастью, ждущему их в Каминье, к докучной простоте своих жен? Так или иначе, в городке тоже случилась великая перемена: до того ритм жизни в нем определялся отсутствием смерти. Но теперь, с возвращением госпожи, не могло быть и речи о том, чтобы примириться с однообразием дней: наоборот, если жизнь стала короткой, надо прожить ее ярко и бурно... Да, женщины, как всегда, одетые в темное, с улыбками бежали к подножию холма - встретить мужей с распростертыми объятиями. Но смогут ли те захотеть своих жен как мужчины - а не как псы? Испытают ли прежнее возбуждение теперь, когда между ног у них бледный отросток вместо ярко-гранатового? Уловят ли прежнее изобилие запахов, источаемых влагалищем и задним проходом? Язык, уши, ноздри, - везде царила тягостная пустота. Кто сказал, что выздоровление пойдет им на пользу? Но тут на лицах мужчин появились улыбки. Нет, выздоровление пошло на пользу! Они стали способны думать. Они не только чувствовали, но и знали, что именно чувствуют. Просветленная область сознания очертила границы их бытия. Ничто не могло быть лучше, чем переживание этого. Мужчины ощутили себя глиняными сосудами, до краев наполненными радостью. Забыв о Маме Окльо, они кинулись в объятия жен. Счастливые рыдания мешали поцелуям. Мало-помалу они успокоились. Принялись страстно искать женские губы, но сразу же прекратили ласки: во рту стали пробиваться клыки, лица начали вытягиваться в звериные морды.

О богах вспоминают в нужде: та, что осталась в сторонке, была приглашена на праздник, кувшин вновь стал спасительным. На коленях мужчины поползли к женщине в маске, словно к чудотворной Богоматери Андакольо, высунув языки, чтобы принять, как облатку, каплю эликсира... Излечение было мгновенным. Женщины, вспомнив каждая о своем давно запустевшем лоне, потащили мужей по домам. По улице пробежалась гамма дверных стуков, и набожное жужжание пчел, которые впервые вкушали чистый нектар, было заглушено скрипением кроватей, убыстрявшимся с каждой секундой.