В АРМЕЙСКОЙ ГАЗЕТЕ
Стояло теплое лето сорок четвертого года. На участке, занимаемом нашей 3-й ударной армией, было затишье, и казалось, что мы обосновались здесь надолго.
Напряженное состояние войны не могло заслонить от нас красоты окружающей природы. Это удивительно, что после всего пережитого у человека сохраняется чувство прекрасного. Так было и со мной, несмотря на то что многое пришлось перенести в эти три года фронтовой жизни.
Позади остались первые трагические дни начала войны, когда наш воинский эшелон шел через Оршу и Смоленск к западной границе под бесконечными налетами фашистских бомбардировщиков.
Невозможно забыть увиденные тогда душераздирающие картины народного бедствия, эти страдальческие лица женщин и детей, бежавших полураздетыми из Минска.
Нельзя не вспомнить период боев на Калининском фронте, недели тяжелейшего наступления на тридцатиградусном морозе, когда теплая изба и горячая пища казались несбыточной мечтой. Остались в памяти упорные бои за овладение Великими Луками и дни стремительного прорыва на Невель...
Волей военной судьбы я вернулся к своей былой профессии и был назначен художником в армейскую газету «Фронтовик». И сейчас, в этот «тихий» период на калининской земле, когда наша армия совершенствовала свое ратное мастерство, готовясь к очередным значительным боям, мне удалось сделать серию рисунков.
К этому времени относится портрет известного снайпера Г. Н. Хандогина, который переписывался с писателем И. Эренбургом. Когда я смотрел на сидящего Гаврилу Никифоровича, мне казалось, что он со своей винтовкой как бы составляет одно целое. Это был немолодой человек с натруженными руками. Используя свой опыт сибирского охотника, замечательный стрелок уничтожил свыше ста девяноста гитлеровцев. В воспоминаниях И. Эренбург тепло отзывается о своем фронтовом корреспонденте и почитателе, открывшем на имя писателя специальный счет уничтоженных фашистов. В одном из своих писем Хандогин сообщал Эренбургу: «В моей снайперской книжке каждый листок разделен на две половины: одна Ваша, другая— моя. В каждой из них записано поровну. Рад доложить Вам, что на Ваш счет отнес 95-го фрица, столько же значится и у меня».
Когда в начале сорок третьего года я на несколько дней прибыл в Москву, то по заданию нашей редакции посетил И. Эренбурга, жившего тогда в гостинице «Москва». Он очень хорошо меня принял и долго беседовал о наших фронтовых делах. Зашел разговор и о Хандогине, в результате чего он прислал ему письмо, которое было напечатано в газете «Фронтовик».
И вот, казалось бы, тихая жизнь неожиданно прекратилась.
Наша армия, набирая темпы, прорвала фронт врага и устремилась вперед, на запад. Помню, что меня заинтересовал полосатый пограничный столб, непохожий на советский, по-видимому, он сохранился с времен буржуазной республики. Мы вступили на территорию Латвии.
Ее земля хранила болезненные следы боев. Я видел сожженные усадьбы, вокруг которых бродили бездомные жители. Наблюдая за тем, что происходило здесь, я стремился зарисовать как можно больше. Конечно, я не думал тогда, что все это через много лет будет опубликовано.
Ежедневная жизнь в газете складывалась из целого ряда технических работ. Рисовать с натуры приходилось изредка, и если такая возможность возникала, то я с готовностью ею пользовался.
Героев можно было найти только на передовых позициях, поэтому я постоянно туда стремился.
Прошлый опыт боевого офицера, привычка находиться среди ратных людей теперь помогали мне как художнику.
Продвижение по латвийской земле начало ослабевать, наступила временная передышка. Войска стали закрепляться на своих рубежах и готовиться к новым боевым действиям.
В этот период в редакции возникла мысль: рассказать воинам о боевом опыте лучших рот нашей
армии. Выбор пал на 21-ю гвардейскую стрелковую дивизию. В эту командировку мы отправились вдвоем. Моим попутчиком был корреспондент Б. Г. Гришняев, который должен был работать над литературным материалом.
По пути мы зашли в штаб полка за необходимой информацией. Там мы застали двух замечательных снайперов — гвардии старшину М. Буденкова и его друга гвардии старшину С. Петренко. Это была удивительная удача. Много я слышал об этих знаменитых воинах, мечтал нарисовать и даже надеялся, что сумею найти их на передовой, а они оказались рядом. Мы горячо пожали руки патриотов, уничтоживших вдвоем около девятисот фашистов. Это было почти невероятно!
Внешний вид прославленных воинов ничем не отличался от многих других, правда, украшавшие грудь награды вызывали уважение. Снайперы оказались добрыми, простыми ребятами и согласились позировать, тем более, что у них нашлось свободное время. Но, к сожалению, этого времени не было у нас, и мне пришлось ограничиться весьма беглыми набросками.
Встретивший нас замполит полка посоветовал пойти в роту гвардии старшего лейтенанта Н. К. Пономаря— она оказалась в нескольких километрах от штаба. Когда мы нашли указанное место, то удивились его близости от немецких позиций: нам сказали, что враги находятся в трехстах метрах. Гвардии старший лейтенант Пономарь произвел на нас впечатление умелого и опытного командира. Его открытое русское лицо с лучистыми глазами было спокойно и говорило о том, что этот воин обладает волей и знает цену подвигу.
Осматривая добротно сделанные траншеи и землянки, я заметил на груди старшего лейтенанта бинокль, в который он время от времени просматривал позиции фашистов. Мне понравилось, как он своими сильными руками настороженно держал эту оптику. В таком движении я зарисовал его, усадив у двери блиндажа.
Тогда же по совету Пономаря я решил нарисовать двух пулеметчиков, находившихся в открытом окопе, хотелось показать воинов непосредственно на боевом посту.
Но рисовать в окопе было неудобно, и чтобы осуществить задуманное, мне пришлось взобраться на возвышенное место, откуда были хорошо видны фигуры моих «натурщиков». Конечно, я понимал, что это опасно, но рассчитывал, что на фоне молодого леса, находившегося рядом, буду мало заметен.
Когда я принялся за работу, ощущение настороженности постепенно исчезло, каждый штрих карандаша ложился удивительно точно.
В эти считанные минуты нужно было фиксировать только самое главное, второстепенные детали были лишней, непростительной роскошью.
Откуда-то прозвучали выстрелы, но только из предостерегающих возгласов наших бойцов я понял, что стреляют по мне. Было жалко бросать так хорошо начатый рисунок, оставалось сделать всего несколько штрихов, и под аккомпанемент выстрелов, раздававшихся теперь и с нашей стороны, я лихорадочно продолжал работать. Только завершив рисунок, я спрыгнул в спасительный окоп, где попал в дружеские объятия солдат.
Глядя теперь на этот небольшой рисунок, зритель не подозревает, какой ценой он достался. Но мне он особенно памятен и дорог.
Еще добрых полчаса продолжалась перестрелка на взбудораженном участке. Сидя в землянке Пономаря, я медленно приходил в себя. Когда все успокоилось, появился озабоченный старший лейтенант и рассказал нам, что, к счастью, вся эта неожиданная баталия закончилась благополучно.
