Но с первым днём в школе она снова стала счастливой, правда, несколько иначе. Она стала счастливой, потому что по-новому увидела Джексона. Она поняла, почему никогда не могла сопротивляться, почему не могла дать ему отпор, так же, как никогда не могла противостоять влиянию Омара. Раньше своим теплом и светом ей не давал это понять Омар, теперь же, когда в её жизни наступила кромешная мгла и любой огонёк оказался способным показать окрестности, Имтизаль увидела Джексона. А вместе с ним и весь мир.

Имтизаль прекратила свои побеги и уже больше не пряталась от Джексона. А он по-прежнему её презирал, правда, теперь она его угнетала ещё и тем, что класс стал к ней снисходителен и стал слишком часто за неё заступаться. Теперь юный тиран уже очень редко мог самоутвердиться за её счёт и почти только тет-а-тет. Но даже наедине ему это плохо удавалось: было в ней что-то, что рушило его торжество победителя, что-то в её глазах, что-то в её неживой ауре. Что-то, что пугало его и заставляло чувствовать себя таким тяжелым, как будто всё нутро было отлито из чугуна, все органы, кости и сухожилия, но он старался хранить невозмутимость и не отступаться от своих принципов.

Потом Ими получила фотоаппарат – подарок, о котором мечтала. И началось новое увлечение – фотография. К Имтизаль быстро возвращались былые увлечения: чтение, рисование, слежки, музыка. Она снова была счастлива. У неё был Джексон, занимавший её душу и вдохновлявший на жизнь, только она сама это не всегда понимала. Ей не нужно было думать конкретно о нём, но любые мысли, любые чувства и решения имели с ним какую-нибудь, пускай и невероятно далёкую, связь.

Была для неё ещё одна польза от убийства брата: сломленные горем родители стали давать ей больше свободы. Как ни странно, они не стали параноиками, не стали требовать от детей всегда сидеть дома, наоборот, они дали им свободы столько, сколько не давали никогда прежде. Казалось, они безнадёжно выпали из реальности, они всегда пребывали в каком-то наркотическом состоянии, всегда в их глазах читалось мутное непонимание, совсем как у Омара в последние секунды жизни, особенно если к ним спонтанно кто-то обращался с просьбой или вопросом. Это действовало на Имтизаль, угнетало и в то же время приносило наслаждение; она смотрела отцу в глаза и вспоминала глаза брата. Она призналась, много позже, только в сентябре призналась отцу, что, когда держала брата на руках, он был ещё жив. И глаза у него были такими же, точно такими же, как у отца, отрешёнными, чистыми и спокойными.

И особенно сильно стали любить Имема, и не только родители, их дочери тоже. Обе дочери.

Так Ими получила право гулять без видимых причин. Как ни кощунственно такое признавать, но, всё же, Джафар и Алия узнали о готах в очень удобный момент: момент, в который такие земные мелочи меньше всего могли их волновать. А теперь Ими снова примкнула к мрачной компании Эмили, но на этот раз уже теснее, чем прежде. Эмили ей сказала, что нужно как-то проявить себя и что не нужно хранить свои таланты в себе, так Ими стала рисовать разные сцены насилия, суицида, пришествия, изгнания и всякую ерунду. Делала фотографии, картриджи покупали готы и проявляли сами же. Ей это действительно нравилось, ею управляло уже не только любопытство, Ими даже написала стихи на поэтический вечер, правда, читала их не сама, а отдала одному из старших.

Восхищаться тобой было

Всегда просто даже мне.

Даже мне, социопату,

Не принявшему извне

Ни одно живое слово,

Ни один игривый взгляд,

Ни улыбки, ни природу,

Море, горы, смех, закат.

Но ты шла так тихо, плавно,

Так смотрела мне в глаза,

Нежно, томно, недоступно,

Что я сдался, как коза,

Выбившись из сил от гонки,

Под конец сдавалась мне,

Чтобы кровью на ладонях

Поднял дух я сам себе.

Я не помню, что случилось,

Помню только я тебя,

Раскалённую, живую,

Совершенную, как я.

Я смотрел, как исчезают

Жар и дрожь твоих локтей,

Твоих плеч, ключиц и шеи,

Испаряясь всё быстрей.

И когда совсем остыла,

Я подумал, что пора.

Я не знал, зачем и сколько

Будет тлеть эта жара.

Ты всегда была красива,

Непохожа ни на что,

Я же никогда не видел,

Как загадочно нутро.

Восхищаться тобой было

Всегда просто даже мне.

Просто не было увидеть,

Что хранила ты в себе.

Я же всё теперь увидел,

И сражён, как никогда.

Мне сегодня смысл мира

Распахнулся навсегда.

Я не знал, что можешь столько

Тайн и мудрости нести

Ты одна, ты своей жизнью

Можешь жизнь всех замести.

Каждым новым взмахом стали

Не распарываю плоть,

Я не рушу ТВОИ кости,

Я ломаю судеб кость.

Если б знала ты тоску ту,

Видную в твоих кишках,

В сложном кровяном рисунке

На распоротых ногах,

Если бы очарованье

Своих выцветших зрачков

Могла видеть... или рёбра,

Выползающих боков...

Ты бы столько не кричала,

Когда я твоё лицо

Разбивал о кафель ванной,

И прозренье бы пришло

Вместе с болью от ударов,

Нос вбивающих в твой мозг,

Вместе с мукой, что, вскипая,

Твоим бёдрам принёс воск.

Восхищаться тобой было

Всегда просто даже мне.

Просто не было увидеть,

Что хранила ты в себе.

Я же всё теперь увидел,

Я сражён, я впечатлён,

Смерть мне мир весь показала,

Я теперь в неё влюблён.

Это было не совсем то, что имела в виду Эмили, и не совсем то, что имели в виду все остальные, но это было единственное нечто за всю жизнь Имтизаль, которое сумело вытянуть из неё подобие красноречия. Хотя бы в письменной форме.

Все в этих строках увидели разное, чтец увидел козью кровь и спросил Ими (через Эмили: Имтизаль по-прежнему ни с кем не общалась и только стремительно проходила вперёд, опустив голову и диковато выпучив глаза, если кто-то пытался заговорить с ней), не хотела ли бы она кого-то умертвить. На выходных они собирались вызвать чей-то дух, Ими не запомнила имя, и для этого требовалось убить собаку в ритуальных условиях. Так Ими получила приглашение на одно из самых значимых в жизни друзей Эмили событий.

Так Ими поняла нечто новое. Так она поняла свою жажду крови, которая может выливаться в безнаказанном зоосадизме. Она ловила бездомных кошек, забивалась в какие-нибудь подвалы и пытала несчастных животных. После смерти Омара Ими стала всегда носить с собой остро заточенный перочинный нож, в дни охоты брала дома скотч и колбасу, заманивала животное, клала на клейкую ленту кусочек лакомства, чтобы беспрепятственно поднести будущий кляп ко рту жертвы, потом заклеивала его, скотчем же заматывала лапы, быстро прятала пленника в пакет, потом в рюкзак и шла в своё убежище. По иронии судьбы обычно Ими проворачивала свои грязные дела почти там же, где и была зачата и рождена: в самом нищенском закоулке пересечения гетто и арабского районов. Там она могла пробраться в подвалы полуразваленных домов незамеченной и вершить насилие в полной безопасности. Первое время она сначала убивала животное, потом уже потрошила, но вскоре ей это надоело, и истинное удовольствие доставляли уже только сами пытки. Ими развлекалась, как могла, правда, такое случалось редко: всего она на тот момент убила и замучила не более пяти-шести кошек. Об этом её хобби не знали даже готы.