ОСВОБОЖДЕНИЕ ЕВРОПЫ
События 1813 и 1814 гг.
После перехода немецкой границы русская армия была так малочисленна, что во время первого смотра императором в присутствии прусского короля в Калише в ней было немного более 15000 человек, остальная часть оставалась позади. Впрочем, изменилось и положение вещей: пока русские сражались на своей территории, они были одни, теперь же к ним присоединились войска их могущественных союзников. Первая явилась Пруссия; невольные союзники Наполеона, пруссаки, только радовались успехам России. Их симпатия открыто выразилась уже в прусском военном корпусе, начавшем кампанию с французами под начальством генерала Корка. При этом Фридрих-Вильгельм вовсе не знал распоряжений этого генерала совместно с Дибичем, начальником главного штаба у Витгенштейна; он сохранил даже навсегда злобу к генералу Йорку за ту независимость, с которой вел себя тот в этом деле: короли прежде всего любят послушание.
Первое воззвание к пруссакам вышло также без участия короля. Инициативу взял на себя барон Штейн, и голос его нашел себе отклик в сердцах немцев. Не обращая внимания на настроение короля, пруссаки готовились к сражению, и скоро неудержимое рвение, вызванное чувством мести и патриотизма, овладело всеми без различия: восстали все, и народы, и короли. Не все они были одинаково угнетены и не для общего ли освобождения они взялись за оружие? Немецкие монархи не давали уже больше своим подданным лживых обещаний; воздерживаясь от них, они по крайней мере избегали позора клятвопреступления...
Судя по известному мне в то время о событиях, Александр должен был преодолевать массу препятствий. Командующим союзной армии был австрийский фельдмаршал князь Шварценберг, и императору потребовалось много такта и ловкости, чтобы заставить его действовать по своему желанию, а не по желанию венского кабинета. Блюхер, со своей армией из русских и прусских войск, подвергаясь опасности и терпя поражение, неуклонно шел вперед, этим заставляя подвигаться и Шварценберга. Он же, желая показать, что все идет по его приказанию, или по другим соображениям, всячески показывал, что ему ничего не известно о нахождении по соседству с ним императора Александра, который и был истинным виновником всех событий. Однако он сам не мог отдавать приказания, а должен был торговаться в полном смысле этого слова. Иногда он вставал по ночам и, в сопровождении своего адъютанта, с фонарем в руках, шел переговорить с Шварценбсргом, находил его в постели и, не поднимая его, садился сам на стул и так разговаривал. Подобными визитами Александр удостаивал и генерала Лангенау.
Узнав о движении Наполеона к С. Дизье, Александр ночью же передал Шванценбергу свое решение идти на Париж. Пораженный этим, австрийский генерал восстал против желания императора, но последний заявил, что он пойдет один со своими войсками, если фельдмаршал не согласится с ним. Последний невольно уступил, и союзные войска направились к столице Франции. Без сомнения, любовь всей Европы и слава, окружавшая имя царя, в это время придавали особый авторитет его решениям, но нельзя поручиться, что он также выполнил бы свою задачу, если бы действовал, подчиняясь правилам этикета.
Прусский король помогал Александру с полной готовностью, хотя не всегда разделял взглядов последнего и иногда не одобрял поведения фельдмаршала Блюхера. Говорят даже, что во время переговоров в Шатильоне он горячо оспаривал императора, настаивавшего на продолжении войны, но тотчас же добавил, что Александр может делать для славы оружия, как найдет нужным, и что все прусские войска вполне находятся в его распоряжении. Блюхер и Гнейзенау, действовавшие в духе Александра, не боялись прогневить своего государя, у веренные, что их поддержит и защитит русский император.
По вступлении союзников во Францию стали подумывать о низложении Наполеона. Трудно сказать, поднимался ли этот вопрос до перехода через Рейн, хотя, конечно, эмигранты всегда агитировали в пользу Бурбонов...
Что касается монархов, то только один Александр серьезно и сильно желал низложения Наполеона.
Во время переговоров в Шатильоне все союзные державы, исключая Англию, сильно склонялись к заключению мирного договора, и только Александр не хотел и слышать о мире, несмотря на все советы окружающих...
Одно незначительное обстоятельство косвенно послужило в пользу Бурбонам, именно — уверенность населения провинций, занятых союзными войсками, что монархи желают их восстановить. Дело в том, что в начале войны главная квартира союзников представляла большое разнообразие костюмов и форм; случалось даже, что во время стычек, особенно под Лейпцигом, казаки принимали некоторых офицеров союзной армии за врагов и ранили их копьями. Во избежание подобных неприятностей Александр приказал своим войскам носить на правой руке белую полую повязку, чему последовали и другие союзники. Очень вероятно, что французы видели в этом знак расположения к Бурбонам.
После их реставрации ходило много толков о причинах, способствовавших этому событию, и при всем своем различии они были близки к истине. Так, например, весьма вероятно, что Александр, вступая в Париж, избегал брать на себя инициативу, а хотел, чтобы французы делали хоть вид, что сами вспомнили о внуках Людовика XV; он позволял Талейранам, Прадтам, Дальбергам давать себе советы, которыми потом они так гордились, но достоверно, что реставрация им была решена еще задолго до занятия Парижа.
Людовик XVIII при виде Франции сказал, что после Бога троном предков он больше всего обязан принцу-регенту. Однако при всем интересе английского министра к направлению тогдашней политики он никогда особенно не настаивал ни на низложении Наполеона, ни на реставрации Бурбонов. Все сказанное по этому поводу в парламенте и в печати не оправдывает слов Людовика XVIII. Скорее поэтому можно было сказать, что после Бога Людовик больше всего был обязан Александру, которому помогали Штейн и Потцо, но самолюбие мешало Людовику признаться в этом; возможно, что он считал это чувством собственного достоинства, из-за которого однажды он не пропустил Александра вперед к столу, а в другой раз сел сам на кресло, а Александру предложил только стул, но с таким человеком, как император, он мог бы обойтись и без подобных выходок. Лагарп, часто видевшийся с императором, находил в поступке Людовика недостаток уважения: «Я вас предупреждал, — говорил он, — что эти Бурбоны всегда были такими». — «Это меня удивляет более всего, — с улыбкой отвечал император, — но я стою гораздо выше подобных мелочей». Впрочем, я нисколько не желаю ставить Александру в заслугу восстановление Бурбонов, Если сражаться и победить могущественного врага — великий и прекрасный поступок, то, конечно, нельзя считать таковым желание навязать народу, без крайней необходимости, какое-нибудь правление и династию. Надо, однако, согласиться, что после прокламации Александра, в которой он объявлял, что союзные державы не будут вести переговоров ни с Наполеоном, ни с кем-либо из его семейства, не оставалось ничего, как призвать братьев Людовика XVI. Страной, наводненной войсками после взятия Парижа и низложения Наполеона, управлять могли только одни Бурбоны.
Стратеги расходятся во мнениях относительно решающего момента кампании 1814 года. Судя по ходу событий, таковым можно считать поход императора Наполеона к С. Дизье, когда он хотел, обойдя союзные армии, приблизиться к крепости; он-то, по всей вероятности, и решил участь Франции и всей Европы. Удаляясь из столицы, Наполеон открыл ее для врагов, и было совсем нелогично предполагать, что они предпочтут преследовать его, а не пойдут к Парижу. Штерн очень скоро понял всю важность этого предположения, считая его очень хорошим предзнаменованием, и радость, которую он выражал по этому поводу, лишний раз доказывает справедливость и меткость взглядов этого необыкновенного человека...
