«Это был как бы огромный, чудесно разработанный летающий механизм, — говорит о птеранодоне один ученый, — механизм, изумительно совершенный во всех деталях, действующий автоматически и мгновенно отвечающий на каждый порыв ветра. Я точно вижу птеранодона парящим над широким сверкающим морем, высматривающим с высоты неосторожно поднявшуюся к поверхности моря рыбу. От зари до зари дежурит он в небе, летая то туда, то сюда и изредка присаживаясь на камни. А к ночи он снова устремляется в полет, отмахивая много-много километров. чтобы попасть на какой-нибудь далекий остров и переночевать там на давно облюбованном дереве или крутом уступе».
Таков был птеранодон, хищный птеродактиль, самое большое из всех существ, которые когда-либо летали над землей, властелин воздуха.
Когда в конце прошлого века изобретатели — сразу в нескольких странах — стали работать над созданием летающего аппарата — будущего аэроплана, — они начали с изучения скелета птеранодона, чтобы на его примере понять тайну полета.
И все же не птеранодон и не его родственники птеродактили дали начало птицам. Все они летали по способу летучей мыши, всем им для полета служила растягивающаяся перепонка, складка кожи. Птицы же летают совсем по-другому: у них нет этой складки кожи, у них есть зато крылья.
Начало птицам дали какие-то другие ящеры, приучившиеся ходить на двух ногах. Мы увидим скоро, что таких двуногих ящеров было много.
Переход к полету произошел, вероятно, так же, как у птеродактилей: сначала прыжки с дерева на дерево, потом парение, а потом уже настоящий полет. Но чешуйки, покрывавшие тело, у этих ящеров не просто пропали, как у птеродактилей, а превратились в перья. Это кажется невероятным: как чешуя может превратиться в перья? Ведь между чешуйками и перьями совсем нет сходства! Однако перья цыпленка, когда он находится еще в яйце, развиваются из тех же верхних слоев кожи, которые у ящерицы, например, дают начало чешуйкам. Эти перья цыпленка, когда они только начинают еще расти, совершенно подобны чешуйкам, только больше. Потом они превращаются в черешки, расщепляются на конце, как метелка, и становятся настоящими перьями.
Конечно, одного только превращения чешуи в перья было недостаточно для того, чтобы ящеры могли пуститься в полет. Надо было еще, чтобы перья на передних ногах стали длинными и густыми, а задние ноги, служащие для ходьбы, стали короче. Надо было, чтобы ящеры, с которыми произошли все эти превращения, научились размахивать своими передними ногами, загребая воздух.
Наконец все это совершилось. Какой-то покрытый перьями ящер сумел не только плавно спуститься с ветки на землю, но и взлететь назад на ветку. И с этого момента мы можем звать его уже не ящером, а птицей.
Так через полтораста миллионов лет после того, как четыре плавника рыбы превратились в четыре ноги, совершилось новое удивительное превращение: две передних ноги стали крыльями. Животные, которые служат как бы переходом от одного рода другому, чрезвычайно интересны для нас, они наглядно показывают историю жизни на Земле, ее самые главные, узловые, моменты. К сожалению, мы почти никогда не находим остатков таких животных. Ведь огромное большинство животных погибало так, что никаких остатков от них не могло дойти до нас: их либо пожирали хищники, либо тела их начисто сгнивали. Только при исключительных обстоятельствах остатки животного могли сохраниться, окаменеть. Это случалось, например, тогда, когда тело погибшего животного засыпалось сразу песком или попадало на дно моря и затягивалось илом. А это происходило, конечно, очень редко. Понятно поэтому, что в истории жизни на Земле, составляемой по дошедшим до нас окаменелостям, есть огромные пропуски. Мы имеем только отрывки, а по этим отрывкам сами должны восстановить потерянные связи, должны додумываться, как выглядел» те животные, которые не оставили после себя следа.
От предка земноводных, например, от тинопуса, все, что дошло до нас, это отпечаток его ноги. От дроматерия дошла только челюсть. И, судя по этой челюсти, мы должны сказать, что дроматерий уже сильно отошел от ящеров, что до него непременно должны были жить млекопитающие, гораздо более близкие к ящерам,. Такие животные, которых действительно можно было бы назвать средними между млекопитающими и пресмыкающимися. Но пока мы их не нашли, мы можем только гадать, как выглядели эти животные, да ждать новых счастливых находок.
Что же касается происхождения птиц, то тут случилась большая удача. В горах Баварии на известковом сланце найдены были не только кости жившей в юрский период птицы, но даже отчетливый отпечаток ее распластанных крыльев я хвоста со всеми перьями. Птицу эту назвали археоптериксом, древней птицей.
Эта находка — удивительная удача, потому что археоптерикс является как раз переходом от ящеров к птицам, он, можно сказать, полуящер-полуптица.
Археоптерикс был величиной, с голубя или с курицу. У него были крылья, покрытые перьями, и длинный, тоже в перьях, хвост.
Он летал, — хотя и не слишком хорошо, — размахивая крыльями, как и нынешние птицы. Значит, мы, действительно, должны считать его птицей, родоначальником живущих теперь птиц. И вместе с тем у него, как у всех ящеров, были зубы. А ведь ни у одной теперешней птицы нет зубов, хвост у него состоял из позвонков, совсем как у ящерицы. Двадцать позвонков составляли этот хвост и, соответственно позвонкам, у него было двадцать пар перьев.
Клюва у археоптерикса не было. Голова была покрыта только редкими перышками главным же образом ее покрывала чешуя. И, наконец, само важное, крылья археоптерикса были вместе с тем и его передними ногами: в каждом крыле было по три пальца и на концах этих пальцев росли когти.
Таким образом, когда археоптерикс летал, он пользовался своими передними конечностями как крыльями. А когда он бегал по дереву, он пользовался ими же как ногами, цепляясь острыми когтями за кору ствола и за ветки.
В наши дни в Южной Америке живет птица, которая немного напоминает археоптерикса. Ее зовут гоацином. Когда гоацин кричит, его голос походит больше на кваканье, чем на крик птицы. У птенцов гоацина на крыльях есть коготки: птенцы ползают, хватаясь ногами и крыльями за ветки. Если опрокинуть их гнездо, они начинают цепляться клювом, крыльями, ногами за все, что попадется, стараются вскарабкаться как можно выше…
К концу мезозойской эры появилось уже очень много разных птиц. Некоторые из них, охотясь за рыбами, научились отлично плавать и нырять и даже отказались от полета. Такой хищной плавающей птицей был гесперорнис ― самая большая птица из всех. У нее, как и у археоптерикса, были большие зубы и гладкие мягкие перья. Она прекрасно плавала, была неутомимым рыболовом, но совсем разучилась летать.
Но сам археоптерикс к тому времени, вероятно, уже вымер. Он был первой, еще несовершенной птицей, и его вытеснили его же потомки. Он жил в середине мезозойской эры, в юрском периоде.
Тот археоптерикс, кости которого дошли до нас, жил, вероятно, у морского берега и мертвый попал по какой-то случайности в море. Благодаря этому и сохранился его скелет...
Таким образом, в середине мезозойской эры произошло одно из самых важных событий в истории животных — завоевание воздуха. Это завоевание шло одновременно двумя разными способами: в воздух ринулись и ящеры с летательной перепонкой, и ящеры с зачатками крыльев. Первые — птеродактили — вымерли потом, не оставив потомства, вторые дали начало птицам.
Собственно говоря, это было не первое завоевание воздуха. Ведь стрекозы научились летать уже миллионов за полтораста лет до этого.
Тогда насекомые впервые поднялись на воздух, и в лесах каменноугольного периода, помните, летала уже— огромная стрекоза. Как с завоеванием суши, так и с завоеванием воздуха потомки тиопуса, по сравнению с членистоногими, запоздали. Но зато, завладев сушей, позвоночные животные стали ее хозяевами, а завладев воздухом, они—сначала ящеры, а потом птицы — стали самыми сильными среди всех летающих и принялись истреблять насекомых.
