затрепетали солнечные блики, побежали лазоревые тени. Таковы "Березы",
написанные Ефремом Ивановичем Зверьковым.
Несказанная тишина и покой царят во многих пейзажах художника, и порою
чудится, что слышишь, как дышит сама земля, как струится легкое марево в
погожий день и весь мир природы, словно освеженный приходом весны, сладко
дремлет в какой-то неизъяснимой истоме. Все краски, все тона в полотнах
согласно поют славу юности природы. Наверное, нигде не найти такого
богатства синих и голубых цветов, какое бывает в России весною и ранним
летом. Может быть, потому что снег тает и словно умывает землю, а напоив
корни растений и исчезнув, вновь рождается в пушистых белых облаках и плывет
по лазурному небу, а потом падает на поля и луга веселым дождем. В этом
круговороте, смене состояний вся неповторимая мелодичность русского пейзажа,
его удивительная музыкальность.
"Ледоход на Мезени"... В начале мая стояли холода. Лишь порою в полдень
припекало солнце и звякала капель. Ночью трещал мороз. И вдруг в один из
пасмурных дней влажный ветер нагнал тучи, и вмиг шумный ливень упал на
ноздреватый снежный наст. Встревожилась река. Затрещали, двинулись льдины по
густой сини взбудораженных вод. В бездонном весеннем небе поползли
белопенные тучки. Выглянуло солнце, засверкала яркая бирюза небосвода. Сам
воздух затрепетал от наступившего тепла. Зашуршали бурые стебли прошлогодней
травы...
В этом пейзаже Ефрема Зверькова воочию ощущаешь все чудо перехода от
зимы к весне. Плывут голубые льдины с малахитовыми сколами по вспененной
реке. Плывут и тают. На крутом берегу деревня. Вдали зеленеет лес. И над
всем этим радостным раздольем - высокое небо. Бегут по молодому словно
умытому небосводу белые струги облаков. Плывут, наливаются ярой силой.
Словно слышишь треск и грохот льдин, шум ветра и весенний клекот журавлей.
Земля радуется приходу весны.
Полотно Зверькова полно скрытого движения, мощного, неодолимого. В нем
звучит мелодия пробуждающейся природы. Горький запах половодья, таежного
ветра пьянит душу, что-то неуемное входит в тебя, зовет стать ближе к
природе, к земле. И ты, послушный этому зову, как бы становишься моложе,
чище и сильнее.
Велики чары русского пейзажа, увиденного и прочувствованного истинным
живописцем. Особое качество присуще творчеству Зверькова - удивительно точно
найденное состояние природы. Это умение увидеть его и запечатлеть в
единственный и неподражаемый миг и создает то поразительное ощущение
движения и продленности во времени, которое присуще работам художника. Когда
глядишь на холсты живописца, невольно представляешь себе всю картину
природы, как бы читаешь предысторию рождения этого поистине неповторимого
момента натуры. Для этого надо обладать всем арсеналом мастерства
станковиста и, главное, сочетать необычайную точность колорита, тона с
простором полета фантазии души художника-поэта.
"Радуга" - одно из романтических полотен современной школы нашего
пейзажа. Вполнеба вскинулась самоцветная дуга. Трепетные розовые, зеленые,
фиолетовые, алые цвета переливаются, мерцают, и кажется, что само небо и
земля отдали все свои краски, чтобы горела эта дивная, словно перо сказочной
жар-птицы, радуга. Степь сверкает в лучах заката. Широкая, бескрайняя, она
убегает в бесконечную даль, и слышится, как над необозримыми ее просторами
звучат натянутые струны - драгоценные краски радуги. Некоторые критики видят
в холстах художника некую монотонность, излишнюю сдержанность колорита.
"Радуга" как бы отвечает на эти претензии.
"Летний полдень". Свежесть, тишина растворились в красках пейзажа.
Зверьков не искал в этом мотиве ослепляющих контрастов, не стремился
поразить зрителя богатством палитры. Всегда сдержанный, до предела
собранный, живописец преследовал одну лишь цель - передать неповторимое
состояние пейзажа, пытался выразить то неуловимое качество пленэра, когда
самые яркие локальные красные, зеленые, синие, желтые краски тают в голубом,
серебряном мерцании солнечного света. И это ощущение пленэра, секрет,
открытый импрессионистами, несмотря на кажущуюся доступность - знай добавляй
во все тона голубое, - не так-то прост. Такое дается лишь тем живописцам,
которые до глубины души чувствуют состояние, общий тон в пейзаже, тот
неуловимый валер, когда достаточно лишь в одном мазке допустить фальшь, и
цвет мгновенно становится краской.
- Я родился в Калининской области, бывшей Тверской губернии, как
говорится, тверяк, - рассказывает Зверьков. - Годы детства... Деревня
Нестерове. Река Шостка, глубокая и узкая. Родниковая вода. Мокрый, всегда
влажный берег, зыбкий ковер зелени травы. Лужайки с желтыми лютиками. Мы
мальчишками ставили верши. Приплывали огромные щуки. Вдали крутой бугор,
белая церковка, высокое небо. Вечерний звон... Никогда не забуду песни моей
родины. А наши зимы! Голубые сугробы. Морозы. К избам приходило зверье.
Продуешь в заиндевелом оконце дырочку и видишь: мечутся серо-желтые тени -
волки... Но все это невыразимо далеко. Вспоминаешь как сон. И раннее купание
в ледяной воде, и набеги в чужие сады за яблоками. Сеча, куда ходили по
ягоду. И сегодня запах земляники у меня немедля вызывает образы той
прекрасной поры. Разве забыть русскую осень, полную тихой поэзии, прощальные
крики журавлей! Однажды отец привез из города левитановскую "Золотую осень".
С тех пор она сопровождает меня всю жизнь. Рисовать начал рано. Сперва
копировал картинки из азбуки, а потом начал писать с натуры. Помню, как отец
уже в Твери привел меня к художнику Борисову. Николай Яковлевич долго
рассматривал мои незамысловатые наброски и потом не торопясь сказал отцу.
"Пускай Ефрем побольше рисует с натуры". Я очень внимательно выслушал этот
наказ, ведь Борисов был учеником самого Ильи Ефимовича Репина. Так
состоялось мое "крещение"... Промелькнули годы детства, отрочества, годы
первого узнавания мира и учения, а вме-оте с юностью в мою жизнь вошла
война.
В 1942 году... я отбыл на фронт...
Апрель. Вокзал. Весенний звонкий день. Журчит капель. Вздыхает духовой
оркестр. В красные товарные вагоны грузят коней, повозки. Синие-синие тени
бегут по снегу.
Новый Оскол. Рядом фронт. Отчетливо врезалась в память молодая рощица
на берегу Северского Донца. На солнце сверкала первая зелень берез. Розовели
клены. Вырыли окопы. Тишина. Птичий гомон. Бегут прозрачные солнечные тени.
И вдруг взрыв. Первый снаряд разорвался в лесу. Начался артналет. Бурая
влажная земля встала дыбом. Грохот, треск ломаемых ветвей, стоны. И снова
как ни в чем не бывало запели дрозды, переливчато залились иволги, дробно
застучали дятлы. Мы лежали в окопе. Вокруг ликовала весна. Рядом с окопом
росла красавица верба, ее молодые клейкие листочки чуть не касались моего
лица. С необычайной четкостью я видел каждую жилку листка, каждый сучок на
ветке. Глядел и не мог наглядеться. Ведь с вербой у каждого из нас связано
детство, весна, самое дорогое. Весенний ветер ласково шевелил траву. Желтая
бабочка кружилась над окопом, солнечные зайчики разбежались по земле.
Внезапно мы услышали протяжный, гнусавый вой самолета, пулеметную
очередь. В тот день погиб мой друг сержант Битков. Это случилось под вечер.
Он лежал на мокрой от росы лужайке, его каска валялась в траве, и весенний
теплый ветерок трепал русые, тонкие, шелковистые и мягкие как лен волосы.
Лицо было бескровно, бледно. Вечерний свет мерцал в открытых, уже
