– По крайней мере, Антуан, переименуй корабль.

Антуан взял Ирэн за руку. Они улыбнулись друг другу.

– У нас есть план, – заявила Мона.

В тридцати тысячах миль над баром Лив Хюлы на карантинную орбиту вышел Поли де Раад.

Он совсем не был похож на привычного им Поли. Исчезли острый нос, красивые синие глаза, ударная волна светлых волос с характерным мыском вдовы, истонченная радиацией кожа, под определенным углом к свету создававшая иллюзию прозрачности лицевой мускулатуры. Как и любое другое существо на подобравшем его корабле, Поли превратился из личности в понятие. В человеческих каютах еще различимы были отдельные голоса, да и Поли в каком-то смысле еще оставался Поли, неутомимым в стремлении захапать все, что плохо лежит, и ясно было, что в нем сохраняется неподдельная жизнь, однако теперь отличить Поли от корабельных вакуум-коммандос стало весьма нелегкой задачей. Коммандос, отвечая на запросы, чаще всего характеризовали Поли в таких выражениях:

– Гребаная чушка, сука, сволочь де Раад. Гребаный туристишко.

Карантинные корабли, как правило, были крупными, пятнистыми и изношенными по виду, вокруг них метались проблесковые маячки бакенов и уловителей элементарных частиц. В прошлом – старые транспортники с линий «Карлинг», устаревшие варперы Алькубьерре, размером при выключенных релятивистских двигателях не уступающие планетезималям; сюда годилось что угодно, был бы у судна крепкий корпус, а еще лучше, если корпус этот можно было дополнительно упрочнить. Имелись у кораблей и еще кое-какие общие черты: их под завязку напихали всякой хитрой машинерией из каталогов ЗВК, а люки накрепко задраили. Трудно было сказать, что там на борту за атмосфера и есть ли она внутри в принципе. Независимо от возраста, происхождения и степени поюзанности внутренние отсеки кораблей были, без вариантов, либо непроглядно-темными, либо так ярко освещенными, что глаза выжигало. Не реже раза в шесть месяцев сложные резонансные эффекты выводили их на орбиты встречные. Сигналы тревоги отключены. Двигатели на миллисекунду-другую вспыхивают во мраке. День-другой после этого вакуум между корпусами оставался ионизированным, а умный газ наночастиц, отслеживающих прочность корпуса, поверхностную температуру, температуру в сердцевине движка и эмиссию во всех режимах, не исключая, что любопытно, звуковых волн, претерпевал под влиянием не поддающихся описанию событий внутрифазовые переходы.

Сколько там людей, на карантинных орбитах? Сколько беглых?

Кто его знает!

Меж корпусами в космосе перемещались кораблики поменьше, в неопределимом числе. Они оставались уязвимы. Траектории их не удавалось толком закартировать. Они представляли опасность для любого трафика, учитывая, как хрупки их временные корпуса и активно содержимое. У них имелись иллюминаторы и люки. Среди них был и K-рабль «Poule de Luxe», первоначально занятый довольно темными делишками в Радиозаливе, а впоследствии перемещенный в карантин.

«Poule de Luxe» – всеобщая любимица среди кораблей, уцелевших в войнах с ужасниками, – вращалась из стороны в сторону без цели и курса, погасив огни, вытягивая и втягивая выносные манипуляторы. Она проделала долгий путь, подобрав Поли де Раада на Окраине в Саудади. Когда на борту поняли, что де Раада уже поздно перемещать в медотсек (поздно не только для Поли, но и для них самих), вакуум-коммандос попытались похитить корабль. К их чести, они успели проделать полпути через гало, прежде чем K-питан вернул себе власть над судном. Обратный полет отнял много времени. Возникали определенные трудности. В каютах команды раздавались вопли и рыдания, вызванные нарастающей полнотой понимания того, что именно занес на борт Поли. Теперь миссия корабля была завершена, и математичка отключилась. K-питан тоже отключился – на случай, если его позднее сумеют с корабля эвакуировать. И заглушил все источники энергии.

В каютах было холодно, но не темно. Искореженные и обгоревшие переборки удерживали внутри продукт побега, представлявший собою, как и в большинстве случаев, подвижную светящуюся жидкость, иногда консистенции рисового пудинга или чечевичной похлебки; порою могло показаться, что туда вылили содержимое бассейна хлорированной воды, неспешно колышущейся под ярким солнечным светом, таким ярким, что больно смотреть, и там без видимых источников возникали мощные внутренние течения. Если это код, то никто не понимал, что он делает. Никто не знал, как он сцепился с субстратом без белков и наномашин. Выглядит красиво, а воняет подгоревшим жиром. Поглотить человека может за считаные секунды. Конечное ли это состояние? Новая ли среда? Никто не знал ответа. На корабле его было полно. Никто не знал, как его использовать. Никто не знал, что это такое; впрочем, в данном случае можно было с уверенностью утверждать, что некогда, в прошлых жизнях, части кода выступали, с одной стороны, саудадийским гангстером, а с другой – его дружками из ЗВК. Ударные волны перемешивали среду. На дно отсека оседали случайные продукты изменений внутреннего состояния. Там и сям с трудом очерчивала себя новая форма, продиралась к иллюминатору и шептала едва слышно:

– Вау! Блин! Видите? Алькубьерре прямо за кормой! Видите?

Может, это и был Поли, если ему удалось в достаточной мере сохранить самосознание. Но вероятно, нет в мире ничего безнадежного, и он каким-то образом сумел вернуть себе возможность наслаждаться жизнью. Меж тем остальная масса протестующе бурлила и шипела:

– Де Раад, ‘от же ж сука!..

После смерти Эмиля Эдит Бонавентура долго не знала, чем себя занять. Она работала у ворот порта и заманивала туристов. Она каждый вечер посещала новые бары, потом уходила домой с намерением выкинуть вещи Эмиля – и не могла, и спать не могла тоже, и кончалось дело тем, что она садилась на пол рядом с кроватью, словно Эмиль еще был жив, читая вслух его дневники.

«Зона, – писал он, – как взбалмошная девчонка с тайной. Никто не должен знать ее секрета, но все обязаны его угадывать».

У Эдит, впрочем, имелись и другие потребности, кроме как перемещать отца на подобающее ему место в своей жизни, но цели эти были не так четко определены. Они вынуждали ее слоняться летними вечерами в подступающих сумерках, а запахи жареного хавчика, алкопопов и гемоглобина из «Prêter Cur» ей теперь разонравились. (Можно было утверждать, как люди часто и делали, что каждый бой отличается от прочих, но Эдит начинала понимать, что, повидав один огромный член, считай, повидала их все.) Они гнали ее в круги света рядом с отделениями франшиз Дяди Зипа и «Нуэвы Кат», но она не могла поверить ни во что новое, хотя и стремилась измениться. Ее тянуло в странствия, но покидать город она не хотела. Однажды ранним вечером, прибарахлясь немного на Стрэйнт-стрит для другой своей половинки, она проходила мимо бара «Белая кошка, черный кот» и, увидев объявление в окне, заглянула внутрь. Хозяйка в своеобычном трансе дежурила за оцинкованной стойкой.

– Это местечко и вправду продается?

Лив Хюла, которая утро провела вытирая со стен десятилетнюю пыль и грязь, а после обеда завалилась спать, зевнула и ответила:

– Я недорого возьму.

– Вижу.

– Например, когда я здесь появилась, вон та стена была белая.

Эдит отключилась, закрыв глаза, а когда открыла снова, зрение ее приспособилось к полумраку. Первое, что она увидела, был свет, омывающий, подобно воде, черные полки, пускающий зайчиков по бутылкам за барной стойкой, сочащийся по беленой стене, которая вопреки усилиям хозяйки оставалась желтой. Увидела она также столики разной высоты на хромированных ножках, с покорябанными мраморными столешницами, а наверху, в углах потолка, паутинообразную массу теневых операторов. Увидела мокрую тряпку на цинковой пластине барной стойки. В баре было двое или трое посетителей, но их Эдит с легкостью могла игнорировать, зная, что в этот час «Белая кошка, черный кот» обычно пустует: слишком поздно обедать, слишком рано надираться. Подойдя к окну, она посмотрела вверх-вниз по Стрэйнт-стрит, на миг вообразив улицу частью нового Глоуб-Тауна, представив, как, открой Эдит здесь свое дело, сюда потянется бизнес-клиентура если не на весь вечер, то хотя бы не из праздного любопытства. Впрочем, она не могла быть в том уверена. От бара она хотела не этого. И тем не менее сказала: