– Коты никогда не мокнут, – произнесла она. – Ты заметил? Какая бы погода ни стояла, коты никогда не мокнут.

Вик Серотонин, который явился десятью минутами ранее, стоял теперь, облокотясь на оцинкованную барную стойку, и смотрел на собственные руки с таким выражением, словно ему тяжело было вообще оставаться в живых. Его клиентка пришла минут за пять до самого Вика и сидела сейчас за своим столиком. Кьелар была в короткой кожаной куртке и черных узких слаксах с пояском; выглядела она уставшей. Они пили кофе с ромом и, для нанокамер, делали вид, будто не знакомы. Они этим и собаку бы не одурачили. Когда Вик не удосужился ответить, Лив подлила ему кофе, добавила молока из закрытого крышечкой кувшинчика и сказала:

– Вик, ты сегодня рано. Спрыгнул? Ты всегда рано, если спрыгнуть пришлось.

И на этот вопрос он не дал ответа. Пожав плечами, Лив вернулась за стойку и безжалостно заелозила по ней тряпкой. Посмотрев через стойку на Кьелар, она повысила голос:

– Тогда лучше ничего не говори, Вик. Не хочу я слушать, что ты о себе понарасскажешь. Я от тебя устала.

Выключила свет, потом снова включила и снова выключила. Когда опускалась тьма, воздух бара словно бы наливался оттенком сепии, хотя предметы обстановки часто казались бесцветными и будто бы подсвеченными изнутри.

– Тебе достаточно светло, Вик? Ты в этом свете хорошо видишь?

Вик не клюнул. Лив оставила его и замерла в тенях за барной стойкой.

Турагент и его клиентка продолжали напоказ игнорировать друг друга. Они провели в баре еще пятнадцать минут, потом Кьелар отодвинула стул, подняла серый меховой воротник куртки и вышла. Вик швырнул на кассу немного денег и покинул бар следом за ней. Когда заведение опустело, Лив Хюла выдвинулась из теней и пересчитала деньги. Прижала ладонь ко рту. Метнулась к двери и позвала:

– Вик, ты же за весь столик заплатил. Не надо было платить за весь!

Но они уже удалялись по Стрэйнту к ореолу Зоны Явления следом за белыми и черными котами – и не услышали ее.

– Удачи, Вик! – крикнула Лив Хюла. – Удачи!

Но они не обернулись.

Если на Стрэйнт-стрит владычествовали коты, то Суисайд-Пойнт принадлежала собакам. В другом конце города Лэнс Эшманн проснулся незадолго до рассвета со смутным ощущением, что разбудил его слышный даже за шумом прибоя собачий лай. Спустившись по коридору в кухню, откуда открывался лучший вид на море, он увидел, как наползают на берег под быстрыми серыми тучами волны, как хлещут во все стороны по пустому пляжу струи дождя. Он постоял пару минут, слушая прибой. Он все еще слышал собак, но лай удалялся. Он был не вполне уверен, что проснулся. Осознав это, он едва заметно улыбнулся и вызвал ассистентку.

– Ты слышишь псов? – спросил он.

– Что?

Песок, который нанесло под дверь кухни за ночь, прилип к босым подошвам Эшманна. Он без особого успеха поскреб ими друг о дружку, потом стал соскребать песчинки ладонью.

– Каждое время года, – сообщил он ей, – полнится бессознательными актами запоминания, спровоцированными тем или иным запахом в воздухе, сезонными изменениями инсоляции… Ты следишь за моей мыслью? – На линии молчали. Может, следит, а может, и нет. – Тут всегда псы. Они не настоящие, но и метафорой их не сочтешь. Прошлое преследует каждого из нас, как гончий пес.

– Не уверена, что…

– Что поняла меня? Сыщику всегда надо учитывать такую возможность. Чем старше мы становимся, тем громче их голоса, тем отчетливее лай. – Она не отвечала, поэтому он продолжил: – По крайней мере, я их по этому каналу не слышу, и на том спасибо.

Он попросил ее подключить нанокамеры на Стрэйнт-стрит, и она, казалось, с облегчением исполнила просьбу. Последив за жизнью бара несколько минут, он покачал головой.

– И это все, что произошло за ночь?

– Между тремя и четырьмя часами утра система снова заглючила. Можно что-то вытащить, но это неинформативная запись.

– Охотно верю, – сказал Эшманн.

– Надо людей подключить.

– А кого нам использовать? Эта женщина знает всех клиентов своего бара. Она-то не дура, в отличие от Вика. – (Лив Хюла неподвижно стояла за барной стойкой, облокотясь на цинковую пластину. Перемотка: она снова наклонилась к барной стойке, устремив пустой взгляд вперед. Вид у нее был уставший.) – Бога ради, выключи это.

Эшманн отскребал песчинки с подошв так рьяно, словно занятие это могло прояснить его жизнь или по крайней мере вернуть к ней. После двухчасового сна на подлокотнике у него ныли почки, но эта боль не объясняла назойливого чувства, словно за ним что-то гонится, преследует из той части прошлого, о которой у него даже догадок не имелось. Она не объясняла, отчего у Эшманна так занемели руки, словно во сне он сжал их в кулаки. Лишь псы могли это объяснить.

– По крайней мере, мы знаем, куда они ушли, – сказал он. – У нас полно тому подтверждений. – Перед тем как отключиться, он добавил, надеясь, что ассистентка не успеет ответить: – Кстати, а тебе нравятся сны, которые ты смотришь в том твинк-баке?

– Вы лучше за своими псами приглядывайте.

Эшманн с ноющими почками поплелся в туалет, хмыкая себе под нос.

– Надо бы и мне как-нибудь в бак загрузиться, – пробормотал он.

– Как они узнают, что мы здесь?

Вик Серотонин остановился, чтобы клиентка его нагнала.

– Может, и не узнают, – заметил он легкомысленно.

Явление пало на землю, или как там это описывать, около поколения назад, а может, и раньше, в старом промышленном квартале, посреди заводов, свалок, складов, доков и корабельных каналов, которые в ту пору соединяли Саудади с океаном. Торговля немедленно прекратилась, но характерная для нее архитектура уцелела, окаймляя Зону бахромой примерно полукилометровой ширины, – лабиринт пустых зданий с просевшими ржавыми крышами и протекающими водосточными трубами, где все стекла были выбиты из перекошенных стальных рам. В паре миль за баром Лив Хюлы Стрэйнт сужалась до аллейки, паутина перекрестков сменялась вкраплениями ухабистых тропок между заводскими зданиями, заваленных мотками кабеля и прогнившими досками. Здесь пахло ржавчиной и химией. Синие эмалированные указатели по углам давно изъела ржавчина, и надписи стали нечитаемы. Элизабет Кьелар исследовала их и вздрогнула.

– Узнают, – сказала она.

– Тогда зачем меня спрашивать?

– Я это чувствую.

– В прошлый раз, – терпеливо напомнил он ей, – только всего и случилось, что ты психанула.

Она сердито глянула на него, – можно подумать, это он из них двоих ненадежен, это ему-де нельзя довериться. За годы здешней карьеры Вик задавался подобным вопросом чаще, чем можно было подумать по его тону. Повернув за угол, оказываешься в ореоле – это бывало ясно по перемене погоды. Сверни в проход между заброшенными фабричными зданиями зимой – солнечный свет упадет в колодец, образуемый стенами, и насекомые закружатся по быстрым прихотливым траекториям, перелетая между бронзовым сиянием и сумраком внутри зданий. Если в Саудади солнечно, то по ореолу мотает клочья тумана. Или, как сейчас, ветер обронит на свалку несколько холодных короткоживущих пригоршен снега. Что бы ни происходило, тени падали под абсурдными для этого времени года углами, словно география вспоминала, каково быть иной.

– Границы нерезки, – подытожил Вик. Надо полагаться на интуицию как на главный смыслоразличитель.

– Когда Тракт Кефаучи впервые упал на землю, они попытались возвести постоянные укрепления. Стены, рвы, бетонные блоки. Но за ночь все это поглощала Зона.

Что-то менялось в воздухе, и наутро блокпост исчезал, а часовые оказывались посредине пятидесятиярдовой свалки, окаймленной сорняками и растрескавшимся бетоном, в месте, которое больше всего напоминало огромный неподвижный парк аттракционов под дождем.

– Теперь их малость попустило, они натягивают колючку в одном месте и опускают в другом; у них это называется «тактика мягкого сдерживания».