Школьная бuблиотека

ИРАКЛИЙ АНДРОНИКОВ

Рассказы литературоведа

Оформление О. Г. ВЕРЕЙСКОГО

Государственное Издательство Детской Литературы

Министерства Просвещения РСФСР

Москва 1958

Откройте «Рассказы литературоведа», и вы попадете из Москвы в Ленинград, потом отправитесь

на Кавказ, проедете по Военно-Грузинской дороге в Тбилиси. Затем побываете в Пензенской области,

в Актюбинске, в Астрахани. Вы совершите путешествие не только по стране, но и в глубь истории,

узнаете много нового об одном из самых любимых ваших поэтов... Вы примете участие в разгадке

увлекательных тайн, откроете россыпи сокровищ...

— Каких тайн? Каких сокровищ? — спросите вы. — И при чем тут литературоведение?

Ответы иа эти вопросы содержатся в книжке. Бе аатор — известный литературовед и писатель,

доктор филологических наук Ираклий Андроников — много лет занимается изучением жизни и

творчества М. Ю. Лермонтова.

В этой книге автор рассказывает о приключениях, связанных с его исследовательской работой.

Люди, о которых он ведет речь, — живые, невымышленные люди, с подлинными именами и

фамилиями. И события, описанные Андрониковым, — события невыдуманные, реальные, потому что

автор изобразил здесь все именно так, как было в действительности.

ПОРТРЕТ

ЗНАКОМОЕ ЛИЦО

Я хочу рассказать вам историю одного старинного портрета, который изображает человека, давно

умершего и тем не менее хорошо вам знакомого. История эта не такая старинная, как самый портрет,

но, хотя она началась совсем недавно, это все-таки целая история.

От одного московского издательства я был как-то командирован в Ленинград и пробыл там

несколько дней. Событие это, само по себе ничем не примечательное, не стоило бы даже и

упоминания, если бы другое событие — или, попросту, совершенно ничтожный случай, о каких мы

забываем ровно через минуту, — не положило начало целому ряду приключений.

Итак, я был командирован в Ленинград — город, особенно близкий моему сердцу. Там я учился и

окончил университет, вступил на литературное поприще, обрел там первых друзей — словом, был

счастлив.

Какое это удивительное, какое радостное чувство — вернуться на несколько дней в город, где

прожил лет десять! А уж если вам случалось бывать в Ленинграде, да еще в белые ночи, вы, конечно,

поймете меня.

Прямота набережных. Неподвижный строй бледно-желтых, тускло-красных, матово-серых

дворцов и их опрокинутые отражения в зеркально-черных водах окантованной гранитом Невы.

Ажурные арки мостов на фоне розово-желтой зари. Лиловые контуры башен, колонн и скачущих

бронзовых коней в этом обманчивом полусвете. И кажется еще прямей, чем всегда, прямота

проспектов и набережных. БУДТО легче и ближе один от другого стали мосты, будто теснее

сдвинулись купола и шпили в этой прозрачной, загадочной тишине. Словно все уменьшилось вокруг,

но город стал еще лучше, прекрасней, если только может стать еще прекраснее этот великий город!

Впрочем, я совершенно отвлекся от предмета своего повествования.

По приезде в Ленинград я не преминул наведаться в Пушкинский дом Академии наук СССР.

Посвятив себя изучению жизни и творчества Лермонтова, я, приезжая в Ленинград, никогда не

упускаю случая побывать в Пушкинском доме, где собраны почти все рукописи Лермонтова, где

можно видеть его портреты, картины и рисунки, сделанные его рукой, где целая комната уставлена

шкафами, в которых хранятся решительно все издания сочинений Лермонтова и литература о нем.

Когда-то я даже служил в Пушкинском доме — по старой памяти пользуюсь там полной свободой

и по-прежнему имею доступ в рабочие комнаты.

Так и на этот раз я явился в музейный отдел, к Елене Панфиловне Населенко, и получил от нее

разрешение хозяйничать: просматривать каталоги, перелистывать инвентарные книги, самому

доставать с полок тяжелые альбомы и папки. И вот, пользуясь ее гостеприимством, я уже

расположился в рабочей комнате музея, заставленной шкафами, письменными столами и

шифоньерками.

Бывают же такие неудачи! Не успела Елена Панфиловна отвернуться, как я, пробираясь мимо ее

стола, смахнул рукавом какую-то разинутую папку с незавязанными тесемками. Цапка шлепнулась на

пол, и тут же высыпалось из нее чуть ли не все содержимое: штук пятнадцать портретов известного

педагога Ушинского, гравированный портрет митрополита Евгения, составившего словарь русских

писателей, несколько изображений Ломоносова с высоко поднятой головой и бумагой в руке,

Бестужев-Марлинский в мохнатой кавказской бурке, фотография: Лев Толстой рассказывает сказку

внуку и внучке, памятник дедушке Крылову, поэт-партизан Денис Давыдов верхом на белом коне и

вид южного побережья Крыма...

Пушкинский дом на Тучковой набережной в Ленинграде.

— Как это меня угораздило! Прямо слон... — бормочу я, ползая по полу. — Простите, Елена

Панфиловна, не сердитесь!

— Ну уж ладно, что с вами делать! — улыбается Елена Панфиловна. — Давайте-ка папку сюда.

Но я медлю отдать ей.

— Простите, — говорю. — Разрешите мне еще разок взглянуть на эти картинки...

— На что они вам?

— Сейчас... — отвечаю я и уже роюсь и роюсь в папке. — Сейчас!..

Неужели это мне только почудилось? Нет, конечно я видел и упустил какое-то ужасно знакомое

лицо. Оно мелькнуло, когда папка упала.

— Одну минуту. . секундочку. . Вот!

И я быстро выхватил из кучи картинок небольшую пожелтевшую любительскую фотографию,

изображавшую молодого военного.

Никогда в жизни не видел я этого портрета. Но откуда же я тогда знаю это лицо? Темный блеск

задумчивых глаз, чуть вздернутый нос, тонкие темные усы над пухлым детским ртом, упрямый

подбородок, высоко поднятые, словно удивленные брови и ясный, спокойный лоб будто совсем и не

согласованы между собой, а лицо между тем чудное, необыкновенное. Из-под накинутой на плечи

распахнутой тяжелой шинели виднеется эполет.

Перевернул. На обороте — надпись карандашом: «Прибор серебряный». И все! Кто же это?

Это, конечно, он! Я узнал его сразу, словно знаком с ним давно, словно видел его когда-то вот

точно таким. Так неужели же это Лермонтов? Неужели это неизвестный нам лермонтовский портрет?

И сразу удивление, и радость, и сомнение: Лермонтов?! В куче каких-то случайных картинок... А

вот уверен, что он был такой, каким изображен на этой выцветшей фотографии, хотя, по правде

сказать, и не очень похож на другие свои портреты. Но все-таки кто это?

— Елена Панфиловна, это, случайно, не Лермонтов?

— Считается почему-то, что Лермонтов, — отвечает Елена Панфиловна, и мне уже нечем дышать,

— только почему так считается, в точности никому не известно.

И вот смотрю я — и ведь еще неизвестно, кто это, а уже кажется, словно короче стали сто лет,

которые отделяют нас от него, и Лермонтов словно ожил на этой старенькой фотографии. И какая

заманчивая тайна окружает его лицо! Сколько лет ему на этом портрете? В каком он изображен

мундире? Как попала сюда эта выцветшая фотография и где самый портрет? И на каком все-таки

основании считается, что это Лермонтов?

— Елена Панфиловна, на каком все-таки основании считается, что это Лермонтов?

— Эта фотография, — говорит Елена Панфиловна, — попала к нам в Пушкинский дом из

Лермонтовского музея при кавалерийском училище, очевидно, в 1917 году. Наверно, там ее и считали

репродукцией с лермонтовского портрета. А уж коли вам кажется, что это действительно Лермонтов,