сердце.

В те времена театральное действие не похоже было на сегодняш-

ние постановки. Актёры обращались не к тому человеку, с которым

разговаривали, а к публике, к залу. И зрители хорошо видели на лице

актёров все оттенки чувств.

Лицо Элианы-Жемчуговой бледно, глаза горят, тонкие руки вытя-

нуты вперёд. Она хочет идти туда, где сражается её возлюбленный, —

на войну. Высоким голосом она поёт свою арию:

Любовь нас может съединити,

Когда закон противен нам.

Хотя нельзя нам вместе жити,

Но можно жизнь окончить нам.

Да, лучше вместе умереть, чем жить врозь!

Старая самнитянка недовольна Элианой, она «содрогается речей

сих». А Элиана отвечает:

«Мне содрогаться? Содрогаются одни только преступники...

Если бы мы могли мыслить и чувствовать сами собою, то кто бы ос-

мелился господствовать над нашими сердцами?.. Если бы от самого

детства мы не были приучены к налагаемому на нас игу и не поко-

рили ему наших мыслей...»

Раздаётся торжественная музыка. Героиня берёт лук, колчан,

стрелы и уходит на войну, за своим любимым...

Задвигается голубой занавес. Параше надо бы отдохнуть. Но она

не отдыхает, она через щёлку в занавесе смотрит в зал. Что там?..

Зажглись сотни свечей. В графской ложе, в большом кресле, по-

хожем на трон, — император Павел I. Рядом его сиятельство граф.

Улыбается? Как будто даже поглядывает на сцену, догадывается не-

бось, что Параша волнуется.

А в зале важные сановники, увешанные крестами и звёздами. Их

дамы сверкают драгоценностями. Ох, как нелегко Прасковье Иванов-

не на таких представлениях! То ли дело в Кускове летом, когда соби-

рается множество зрителей, и только малая часть из них сановники, а

больше из окрестных мест, люди простые.

Понимают ли сегодняшние зрители, что хочет сказать им она,

Прасковья Ковалёва, простая крестьянка, великая, по мнению графа,

актриса?

Щёки так пылают, сердце так бьётся, что Параша вынуждена всё

же пойти к себе в кабинет — отдохнуть. Скоро снова на сцену.

...Враг отражён. Под звуки марша самнитские воины входят на

сцену, несут захваченное в битве оружие. Храбрых героев чествует

народ. Однако кто этот воин, что спас вождя? В головном уборе,

украшенном перьями и драгоценными камнями, в зелёном плаще?

Самнитянки осыпают воина цветами. Он — герой, он имеет право сам

выбрать себе жену. Кого он выберет? Снят шлем — и рассыпаются во-

лосы. Все видят, что храбрый воин, спасший вождя, — девушка,

Элиана!

— Браво, браво! — кричат в зале. Аплодирует даже всегда всем

недовольный император. Даже просит отдать Жемчуговой перстень

со своей руки. Такова монаршая милость.

...Гости разъехались. Экипажи движутся от Останкинских ворот в

Москву. От Останкинских ворот до первой заставы Москвы путь осве-

щён горящими бочками. В бочках — осмолённый горох. Горит в ночи

видимо-невидимо огней. Тьма от этого гуще, чернее.

Прасковья Ивановна глядит на огни, как будто зовущие куда-то

в черноте ночи, и думает про перстень, который ей подарил сегодня

император. Сделает ли этот перстень её счастливее?

В черноте ночи видится Прасковье Ивановне клён с весёлыми ли-

стьями, давний её дружок, вольно растущий на широкой поляне. Ви-

дится Элиана, сражающаяся за счастье быть свободной. Видится мать,

поющая тихим голосом про вольную волю над синей озёрной водой...

хи» — такого слова сейчас нет. А тогда, двести

лет назад, оно означало плохие слухи, ехидные

разговоры.

Родственники и знакомые давно были недо-

вольны поведением графа. Во-первых, он играл на

виолончели вместе с актёрами-крепостными. Пос-

ле окончания спектакля мог уйти с актёрами, да-

же не попрощавшись с именитыми гостями. Во-вторых, появлялся на

представлениях в театре рядом с ней, актрисой, дочерью кузнеца, кре-

постной. Они не кланялись ей, не замечали её, разумеется, не пригла-

шали к себе. Мало того, сами крепостные, по наущению господ, дразни-

ли её — посылали мальчишек с записками: «Надо коня подковать».

...Шереметеву велено ехать в Петербург. Целый поезд лошадей на-

грузили: актёры, музыкальные инструменты, костюмы, декорации...

Долго тащились по расхлябанным дорогам. Прибыли в столицу, в

графский дворец, что стоял на Фонтанной улице.

Граф произведён в обергофмаршалы. Целыми днями пропадал он

теперь в Гатчине, в Павловске, в Зимнем дворце. Там, где царь и цар-

ская семья. Обеды, заседания, парады, приёмы — всюду должен быть

первый вельможа России.

— Ах! — щебетали дамы. — Первый богач, первый жених, первый

красавец!

Параше роскошный дом на Фонтанной улице казался золотой клет-

кой. Не играли спектаклей, не принимали гостей. С Таней Шлыковой

сидели наверху. Было тихо. Только сквозь толстые стены дворца до-

носились «дурные ехи»...

Грустные мысли — рассадник болезней.

В туманном Петербурге, с его сырым воздухом, дождями, в груди

Параши всё чаще возникали хрипы. Она кашляла. «Чахотка», — гово-

рили врачи.

Когда граф увидел, что жить Прасковье Ивановне осталось немно-

го, решился. Испросил у государя разрешение жениться.

Венчание у них было с плохими приметами. Первая — когда ехали

венчаться, конь споткнулся. Вторая — кольцо в церкви упало у батюш-

ки, не успел надеть...

— Ты не грусти, Пашенька, — говорила Параше вер-

ная подруга Таня. — Всё ещё воротится. Вот при-

едем домой, в Останкино, и опять петь, танце-

вать будем.

Актриса брала арфу, перебирала струны, бла-

годарно глядя на Таню, и говорила:

Скучаю я без театра. Петь бы! Да так,

чтобы не одни гости графские слушали, а чтоб для всех...

Задумчиво глядела на Таню Шлыкову первая актриса русского

крепостного театра Прасковья Жемчугова. Видела в Таниных любя-

щих глазах маленькую девочку Парашу, которую мать ласково звала

лесным колокольчиком. Видела клён на широкой поляне. Слышала,

как шепчутся о счастливой судьбе его резные листья. Как о том же

плещут голубые озёрные волны. Как поют деревенские бабы в синем

подмосковном лесу...

Шла утица по бережочку,

Шла утица по крутому...

Как хотелось и ей вступить в знакомую песню!

Как хотелось ей выйти на сцену! Чтобы над головою высокое небо,

а вокруг сцены — такое множество людей, что не охватишь взглядом.

Из городов, из сёл, из деревень...

Но... не суждено было больше петь ей в любимом театре.

Кончилась песня соловья.

С клёна упали листья.

И колокольчик отзвенел.

Было Прасковье Ивановне Ковалёвой-Жемчуговой тридцать три

года.

Трудно расцвести народному таланту в крепостной неволе.