Зил обмяк, как будто потерял сознание. Никаких больше резких движений да и плавных тоже. Пока – никаких.
– Отрубите ему кое-что ненужное, – Мор издал неприятный звук, вроде как зубами заскрежетал. – Руку с пятном отрубите.
Рядом всхрапнул ящер, волчарки зашлись лаем.
Прискорбно, но речь шла о конечности Зила. Ратники от него отпрянули: чужие пальцы больше не впивались в его плоть, затылок и поясницу не топтали каблуки. Над лешим, точно молния в грозовом небе, сверкнуло лезвие алебарды – тяжелое, заточенное так, что перерубит лепесток розы в воздухе. Зила не убьют, – сразу не убьют – но покалечат. А вот если дернется, рискнет встать, ему сразу снесут голову.
Выбирай, леший, что дороже. И поторопись – через миг будет поздно!..
– Нет, – над локтем Зила алебарда выбила искры из вовремя подставленной секиры. Угрожающе зашипел файер на руке, держащей топорище.
К ужасной обуви Мора добавилась пара сапог следопыта, от которых жутко разило потом всего в полумере от лица Зила. Сплетенные из особой хищной травы сапоги эти ощетинились древесными шпорами-шипами. Если траву вовремя не покормить, она с удовольствием обглодает хозяину ноги. Зато такие сапоги никогда не промокают, надежно хранят лодыжки по самые колени в тепле и в изнуряющий зной отводят лишнюю влагу от конечностей. Да в такой обувке можно по раскаленным углям ходить! Но запах…
– Князь, а как же дознание? – голос был сиплый, простуженный. Задав вопрос, следопыт зашелся кашлем. И все же от него так и веяло хищной силой, от которой хотелось держаться подальше. – Убьем его сразу, и как узнаем, жива ли его мать? И где она скрывается?
– Довольно, – оборвал его Мор. – Мы согласны с тобой, верный наш Сыч. Мы хотим все это знать, мы любопытны. Но разве небольшая экзекуция помешает дознанию?
– Помешает, – в голосе следопыта по имени Сыч прорезались усталость и раздражение. – Лишившись руки, мальчишка сдохнет, и тогда мы из него ни слова не вытащим. Или у тебя, князь, есть на услужении хороший некромант, способный развязать язык мертвецу?
Мор не ответил. Значит, ментала с таким даром у него нет. Повезло Зилу. Если все, что с ним случилось, можно назвать везением.
– Поднимите его, – велел князь.
Лешего вздернули со снега и поставили перед вельможей на ноги. Чтобы хоть как-то досадить ратникам, он повис у них на руках. А чтоб жизнь малиной не казалась!..
Теперь Зил мог в подробностях рассмотреть припудренное лицо владыки Моса, его солнцеочки и гримасу, отдаленно похожую на улыбку. Он смотрел на князя – и видел, как умирает хутор: обваливается крыша, падают в потускневшие сугробы головешки, и снег вокруг горящих руин плавится… Вся его жизнь сгорела. Все, чем он был, превратилось в пепел: его тюфяк и лавка, стол и книги предков, пропитанные специальным соком и потому сохранившиеся до сих пор. По ним мама научила его, мальчишку совсем, читать… В глотке заклокотало. Жаль, от ярости Зил потерял дар речи, иначе такого бы наговорил Мору, такого!..
Согнувшись вдвое, полуголый раб поднес князю древнюю жестяную кружку, исходящую паром, и керамическую бутылочку. Хлебнув сначала из бутылки, Мор в три глотка залил в себя кипяток и отшвырнул опустевшую кружку. Раб поспешил ее поднять.
– И этот сосунок одолел столько наших воинов?! – обратился Мор к следопыту. С десяток трупов разлеглись на холме вовсе не по своей воле, а именно благодаря лешему, так что вопрос прозвучал глупо. – Верный наш Сыч, это невозможно! Ты же все сделал, как велел наш отец. А теперь утверждаешь… Ты уверен, что это он?
– Нет, мой князь, – шляпа чуть качнулась. На миг из-под широких полей показалась нижняя часть лица следопыта: тонкие бледно-розовые губы, обрамленные паутиной шрамов. – А пятно у него на руке – это просто грязь налипла. – Сыч издал звук, который мог быть и кашлем, и смехом.
На загорелых щеках Мора под слоем пудры явственно проступили багровые пятна.
Следопыт тут же прекратил кашлять-смеяться:
– Уверен, мой князь. Пятно ни с чем не спутать.
Значит, все из-за родимого пятна? Ратники, волчарки, пожар и визит владыки Моса? Но что такого особенного в метке на предплечье обычного лешего?! Батя частенько говорил, чтобы Зил прятал «птицу» от посторонних глаз, но на хуторе не было посторонних, только свои. Однако, будучи в Мосе, Зил…
…закатил рукава, как делал это перед трудной работой, и, выскользнув из строя, протянул ладонь к волчарке…
Это случилось не во сне. Бородавчатый ратник наяву увидел родимое пятно на предплечье соискателя, сообщил о том своему лысому товарищу, а уж тот – командиру охраны, от которого о «птице» узнал князь Мор.
– И все же, Сыч, ты придаешь слишком много значения дефекту кожи этого мальчишки. Так что обойдемся без дознания. Признаем, мы поддались твоему обаянию и, немножечко свихнувшись, отправились в погоню за… За этим лопоухим ничтожеством. Но мы не будем карать тебя, наш верный следопыт, за излишнюю нервозность. Она оправданна. Мы просто вернемся в Мос. – На лице князя образовалось нечто вроде благостной улыбки. Он лениво махнул рукой, и к нему поднесли паланкин. Встав на спину раба, сплошь в рубцах, князь взобрался на мягкие подушки, и его тут же заботливо укрыли одеялами. Прежде чем полог опустился, владыка Моса широко зевнул и велел: – А лопоухого убейте. Умереть – лучшая участь для столь бессмысленного существа. И не забудьте отрубить меченую руку и доставить в наши покои.
– Вот так сразу убить? Князь, ты уверен? – выдав недовольство хозяина, файер, обвивающий предплечье Сыча, стравил облачко копоти.
Ответа не последовало.
Проваливаясь по колено в сугробы, но все же соблюдая правильный ритм, чтобы не растрясти хозяина, рабы с паланкином на мозолистых плечах зарысили к Мосу. Наискось двинули вниз с холма, а уж потом вверх, по следующему холму.
Все ратники, кроме опекавших Зила, с явным неудовольствием – уж очень им хотелось поквитаться за погибших товарищей – поспешили за паланкином.
– Слышали князя? – когда те, кому суждено было стать палачами Зила, кивнули, Сыч – так звали следопыта – сплюнул в снег и двинул к зогу, нетерпеливо топтавшемуся в отдалении.
Зил отчаянно задергался, пытаясь вырваться из воняющих луком и чесноком объятий убийц, за что трижды отхватил кулаком в голову и – повезло! – всего-то разок коленкой в пах.
Мыча и сплетая пальцы особым образом, казнить лешего вызвался бородавчатый. Судя по тому, как задумчиво он разглядывал свою алебарду и пробовал на остроту лезвие, быстрая расправа Зилу не грозила. Зарубить обидчика? Что вы, это слишком просто. Проткнуть живот трехгранным копейным острием и, освежевав им мальчишку, крюком поддеть содержимое его брюшной полости, а затем… Предвкушая муки лешего, бородавчатый аж засопел.
– Погодите, – на полпути передумав усаживаться на ящера, Сыч двинул обратно. Над его шляпой со свистом раскручивалась громадная боевая секира. – Я сам убью мальчишку.
Мечтательное выражение на лице бородавчатого сменилось удивлением, затем обидой, тоской и яростью. Даже уродливый серый нарост под его глазом выказал решимость лично исполнить приказ князя, пусть ради этого придется устранить досадную помеху в шляпе и грязном плаще. Однако совершить самоубийственный поступок – Сыч вмиг расправился бы с ним – глупый ратник не успел.
От лесовника так отчетливо, будто в ухо гаркнули, донесся крик:
– Не сметь! Прочь с моей земли!
– Уходи!!! – заорал Зил, вывернувшись так, что хрустнули суставы. – Мать ушла! Даринки нет! Уходи!!!
Сердце его едва не порвалось в клочья, на мелкие-премелкие кусочки, ведь он не только услышал, но и увидел отца, который как раз выбрался из густых зарослей.
В широкую грудь бати Лиха крестом впивались травяные ремни, поддерживающие на спине короб, полный лечебных грибов. Батя собрал их далеко отсюда, у истока быстрой реки Кипяточки, не замерзающей даже в самые лютые зимы. В мускулистой руке Лих – под ногтями у него всегда были черные венчики, сколько бы ни ругала мама – сжимал легкое копье, способное даже птера свалить с лап ядовитым шипом-наконечником. Обычно копье это растет у дома, слева от крыльца, но, покидая хутор, Лих обязательно выдергивает его из хорошенько удобренной почвы, аккуратно оборачивает вокруг ровного гладкого ствола тонкие усики-корни и обмазывает размоченной глиной, чтобы не пересохли в походе.
