Случалось что во время службы раздавался лай собак, забегавших в церковь, падали и доски с потолка. Деревянные церкви тогда сколачивались кое-как, были холодны и сыры. Причиной таких построек было, с одной стороны, печальное положение государственных финансов, а с другой — крайняя недобросовестность строителей, прежде всего заботившихся чтобы поскорей получить деньги.

Торжественностью богослужения отличалась только одна придворная церковь. Императрица Елизавета очень любила церковное пение и сама певала со своим хором; к Страстной и Пасхальной неделе она выписывала из Москвы громогласнейших дьяконов, и почтмейстер, барон Черкасов, чтобы как можно лучше исполнить державную волю, не давал никому лошадей по Московскому тракту, пока не приедут дьяконы.

Православие Елизаветы Петровны было искренне, и наружные проявления религиозности были в обычае и ее придворных. Из документов тогдашнего времени мы видим, что императрица не пропускала ни одной службы, становилась на клиросе вместе с певчими и в дни постные содержала строжайший пост и только одному своему фавориту Разумовскому позволяла во дворце есть рыбное кушанье, а остальных так преследовала за недержание поста, что другой ее приближенный, граф Бестужев, был вынужден обратиться к константинопольскому патриарху за разрешением не есть грибного.

Законы того времени позволяли принимать и ставить в духовный чин лиц из всех сословий, лишь бы нашлись способные и достойные к служению в церкви. Если прихожане просили о ком-нибудь, чтобы определить его к службе церковной, то от них требовалось свидетельство, что они знают рекомендуемое ими лицо: «не пьяницу, в домостроении своем не ленивого, не клеветника, не сварливого, не любодейца, не убийцу, в воровстве и мошенничестве не обличенного; сии бо наипаче злодействия препинают дело пастырское и злообразие наносят чину духовному». Из дел консистории видим в духовных чинах лиц всех званий: сторожей, вотчинных крестьян, мещан, певчих, купцов, солдат, матросов, канцеляристов, как учившихся в школе, так и не обучавшихся. Хотя указом еще от января 1737 г. требовалось, чтобы в духовные чины производились лишь те, которые разумеют «силу букваря и катехизиса», но на самом деле церковные причты пополнялись выпускаемыми из семинарии лицами «по непонятию науки», или «по безнадежности в просодии», или «за урослием». Ставили на иерейские должности и с такими рекомендациями: «школьному учению отчасти коснулся», или: «преизряден в смиреномудрии и трезвости», или: «к предикаторскому делу будет способный». Поступали с аттестациями и такого сорта: «без всякого подозрения честен», «аттестован достойным за благонравие и обходительство», или: «дошел до реторики и за перерослостью, будучи 27 лет, уволен». Встречались «нотаты» и такие: «проходил фару и инфиму на своем коште, и за непонятие уволен».

Не отличаясь грамотностью, петербургское духовенство поражало грубостью нравов. В среде его то и дело слышалась брань, частые ссоры между собой и даже с прихожанами в церквах. Картина просвещения и нравственности, как видим, была самая темная. Так, священник Ямской Предтеченской церкви Илларион Андреев, на заутрени в церкви, во время чтения канонов, повздорил с капитаном Иваном Мамонтовым, а в квартире, продолжая ссору, они подрались. За сие Андрееву учинено в духовном правлении наказание плетьми, и был он полгода в подначальных трудах в Александровском монастыре. Тогда духовенство законом не было ограждено от телесных наказаний, и потому всякий власть имеющий считал себя вправе без суда и расправы, по своему усмотрению, наказывать лиц духовного звания, не говоря уже об архиереях, по мановению которых хватали священника, тащили на конюшню и там нещадно били плетьми и шелепами. Помимо телесных наказаний, существовали также и штрафы.

Фон Хавен пишет:

«В дни проповедей среди русских нет нищих бродяг. В Петербурге на дворах немецкой и шведской церквей видишь целые ряды нищих-иностранцев. Однако не припомню, чтобы когда-либо видел, в том числе и в большой Москве, кого из русских, просивших милостыню. Да и не помню, чтобы во время моих довольно длительных поездок по государству русские нищие просили меня о подаянии. Это следует, вероятно, приписать учению их веры, которое не дозволяет человеку терпеть нужду. Кроме того, в государстве учреждено так, что всех людей, способных что-либо делать, непременно приставляют к работе, а всех остальных благодаря предусмотрительности правительства — щедрости и замечательным пожертвованиям — убирают с дороги. Сюда же еще надо причислить многочисленные большие и богатые монастыри, которые императором Петром и его преемниками не были никоим образом ни уменьшены, ни разорены, но лишь так изменены, что являются местами содержания для слишком юных и совсем старых неимущих людей. Однако при всем том за отсутствие нищих следует похвалить весь народ, не склонный к попрошайничеству, чем это и надо объяснять».

При Елизавете фактически отменяется смертная казнь. Но пытки и телесные наказания остаются. Хотя высшему сословию все стало часто сходить с рук. Воевода Шеншин, например, в пьяном виде задирал женщин на улице, приказал ударить в набат, избил незнакомого подпоручика. Елизавета его простила, велела только снять с воеводства.

Крестьяне накрыли в бане одного архимандрита «в ближайшем подозрении с девкою», которая и навела земляков. Любителя амуров перевели в другой монастырь, а мужиков, «кои так оного архимандрита обругали», отослали для наказания в губернскую канцелярию.

Поступало множество жалоб на местных архиереев. Жаловалась мордва, что их насильно принуждают к христианству, многих держат в кандалах. Доходило до того, что людей опускали в купель связанными.

Духовенством допускались выходки просто дикие, а зачастую и нелепые. Арсений Мациевич отправил священника на вечное заключение в монастырь за то, что обнаружил пыль в алтаре.

Священник, что шел с дароносицей к больному, стал отбивать у крестьянина князя Вяземского свою лошадь. Князь, увидев это, стал бить священника плетью, били и крестьяне, поломали дароносицу.

Синод положил: попа на год в монастырь, а Вяземского отправить в дальний монастырь на вечное заточение, где держать в кандалах на хлебе и квасе.

В Петербурге учредили «строгую комиссию о живущих безбрачно». Комиссия обвенчала профессора астрономии Попова и асессора мануфактур-коллегии Ладыгина с обольщенными ими девицами. Разгромили тайный публичный дом Дрезденши (видимо, кличка).

Нравы были самые непосредственные. Вот жена прапорщика Ватазина хлопочет о чине коллежского асессора для своего мужа: «Умились, матушка, прикажи указом. А я подведу вашему императорскому величеству лучших собак четыре: Еполит да Жульку, Женету, Маркиза. Ей-богу, без милости не поеду».

Кражи, взятки и лихоимства царили всюду. Сенат постановил менять воевод через пять лет, оставляя лишь тех, кто ни в чем абсолютно не заподозрен. Причем об оставлении последних должны были спрашивать мнение у местных помещиков. Но постановление Сената не исполнялось.

Известного разбойника Ваньку Каина полиция завербовала в агенты. Он мог брать людей под арест, а полиция и солдаты обязаны были ему всячески содействовать. И стал Каин арестовывать сыновей богатых раскольников, получая за них выкуп. Прознав это, раскольничья комиссия потребовала Каина к допросу, но он подкупил подьячих, и документы в Сыскной приказ отправили из комиссии только через три года.

Современник императриц Анны и Елизаветы майор Данилов, рассказывает, что в его время был казнен на площади разбойник князь Лихутьев: «голова его взогнута была на кол».

Разбои и грабежи тогда сильно распространились в самом Петербурге. Так, в лежащих кругом Фонтанки лесах укрывались разбойники, нападая на прохожих и проезжих. Фонтанка в то время считалась вне черты города. Дом графа Шереметева полагался загородным, как и дом графа Апраксина, где жил Апраксин, когда был сослан с запрещением въезда в столицу; сюда к нему съезжались друзья веселиться и пировать. Полиция обязала владельцев дач по Фонтанке вырубить леса, «дабы ворам пристанища не было», то же самое распоряжение о вырубке лесов последовало и по Нарвской дороге, на 30 саженей в каждую сторону, «дабы впредь невозможно было разбойникам внезапно чинить нападения». Были грабежи и на «Невской перспективе», так что приказано было восстановить пикеты из солдат для прекращения сих «зол». Имеется также известие, что на Выборгской стороне, близ церкви Сампсония, в казачьей слободе, состоящей из 22 дворов, «разные непорядочные люди» имели свой притон. Правительство сделало распоряжение перенести эту слободу на другое место.