Смольный монастырь — один из интереснейших архитектурных памятников XVIII в.
Издалека видно взлетающее над Невой пятиглавие собора — центрального сооружения монастыря. Высота его более 80 метров. Яркая двухцветная окраска, обилие всевозможных украшений, богатство отделки роднят собор с дворцовыми постройками Растрелли. Вместе с тем при взгляде на него вспоминаются старинные русские церкви — «вертограды многоцветные» — с их красочностью и живописностью. В старину монастыри служили одновременно и укреплениями. Обычно они были отгорожены крепостными стенами с башнями и воротами. Растрелли тоже придает своему монастырю замкнутую форму, располагая крестообразно вокруг собора здания келий, повторяющие его очертания. Но здесь это лишь художественный прием, свидетельствующий о строгой продуманности композиционного замысла. В отличие от свободного, асимметричного расположения построек в старинных монастырях, Растрелли соблюдает строгую симметрию. Его постройки расположены одинаково по обе стороны главной оси, идущей от ворот (на месте которых предполагалась колокольня) к собору. На западающих углах зданий келий, окружающих собор, архитектор ставит четыре однокупольные церкви, подчеркивающие ритм всего сооружения. В Смольном нет четко выделенного главного фасада, он одинаково хорошо смотрится со всех сторон.
Растрелли использовал в Смольном соборе одну черту старинного русского пятиглавия — доминирование центрального купола над боковыми. Но во всем остальном он шел новым путем. В старинных церквях все купола в большинстве случаев одинаковы и отличаются лишь по величине, а в соборе Смольного форма центрального и боковых куполов различна. Как и в Зимнем дворце, в Смольном поражает бесконечное разнообразие декоративных деталей. Используя кривые линии, выпуклые и вогнутые плоскости, пучки декоративных колонн и пилястр, обрамляя наличники лепными украшениями, Растрелли придает облику сооружения нарядность и жизнерадостность.
Старинный Смольный монастырь стал выглядеть особенно нарядно в наши дни, после того как была реконструирована и благоустроена площадь перед ним, в центре которой создан небольшой круглый сквер. Эта площадь носит имя Растрелли.
Много общего со Смольным у Никольского Морского собора, построенного у пересечения Крюкова канала и канала Грибоедова в 1753—1762 гг. С. И. Чевакинским. Подобно Растрелли, Чевакинский вводит самые разнообразные украшения, чтобы придать собору праздничный облик. На фоне светло-голубой стены выделяются белые колонны, местами собранные в пучки и создающие живописную игру светотени. Большие окна обрамлены лепными наличниками с головками херувимов, выглядывающих из-за облаков. Верхние овальные окна окружены сложными гирляндами.
Отдельно от здания собора, на берегу Крюкова канала, стоит колокольня, также сооруженная по проекту Чевакинского. Она разделена на три яруса и украшена декоративными колоннами, смягчающими переходы между ними. Рядом с собором колокольня, с ее сравнительно скромным убранством, кажется гораздо проще, спокойнее. Стройная и легкая, возвышается она над тихим каналом, отражающим в своих водах ее тонкий силуэт.
* * *
Украшая центральные районы столицы, преемники Петра I стремились как можно дальше убрать со своих глаз жилища и места скопления простого народа. Неоднократно принимались также указы о перенесении харчевен и кабаков со «знатных улиц» «в особливые места» и на рынки. Елизавета из-за этого вопроса пришла в столкновение с Сенатом, который в целях увеличения казенных сборов просил не сводить кабаки с центральных улиц. Императрица негодовала по поводу того, что на стенах домов, обращенных на улицы, имеются вывески ремесленных мастерских или входы в лавки. «Чтоб по большим знатным улицам никаких вывесок, как ныне их множество разных ремесел видно и против самого двора ее и. в., не было», — указала она. Через год последовал новый именной указ до этому же поводу, но уже с приказанием мастеровым людям и жительство иметь «внутри дворов, позади оных знатных улиц».
Дадим слово датчанину фон Хавену:
«Петербурга я не увидел до тех пор, пока уже не оказался в нем. Ибо хотя местность вокруг него ровная и город открыт, но край такой лесистый, что леса подобны плотной стене. Наконец по реке поворачиваешь на юг, направо, и тогда взору вдруг открывается чудесный вид красивейшего города.
По обеим сторонам реки стоят прекраснейшие каменные здания, все одного типа, четырехэтажные и окрашенные в желтый и белый цвет. Не менее получаса плывешь с хорошим ветром вверх по реке Неве и постоянно на обоих берегах видишь такие дворцы, пока наконец не подплывешь к корабельному мосту, ведущему с Дворцовой стороны на Васильевский остров. Однако самое красивое в этой панораме, постоянно находящейся перед глазами, когда вплываешь в Петербург, — это крепость, представляющая собой не меньшее украшение, чем расположенный внутри нее кафедральный собор; его высокий и красивый шпиль сверху донизу покрыт настоящим золотом и горит огнем. И куранты, не похожие ни на амстердамские, ни на лейденские, чрезвычайно приятно звучат при каждом ударе колокола.
Прожив пару дней в гостинице, я получил на Аптекарском острове лучшую квартиру у одного доктора медицины, которого знал по университету Гельмштедта и который год тому назад был выписан оттуда в Петербург, чтобы занять место профессора ботаники — науки, в коей весьма сведущ. Первой моей обязанностью было зарегистрироваться в полицейской конторе, ибо тогда было опубликовано предписание о том, что всякий, без единого исключения, не имел права прожить трех дней на одном месте без регистрации. Наверно, то была мера предосторожности против шпионов. Бродяг этим нельзя было прижать, поскольку такие люди обычно проводят на одном месте лишь ночь или две.
Аптекарский остров, на котором я жил, расположен более чем в датской миле от Дворцовой стороны и Васильевского острова, каковые оба места составляют как бы ядро города. Аптекарский остров также наименее застроен из всех островов, на которых стоит Петербург, и имеет, пожалуй, добрую милю в окружности. Однако на нем помимо Аптекарского сада и относящихся к нему трех-четырех строений не насчитывалось и пятидесяти домов. Остальная часть покрыта густым, но красивым сосновым лесом, какой там растет повсеместно. Остров с трех сторон омывают рукава реки Невы. С четвертой стороны он отделен от острова, называемого Старый Петербург, маленьким рукавом шириной едва ли более 30 шагов.
Епископ Новгородский, который жил в Старом Петербурге, приказал прорубить через лес перспективы, немало украсившие остров. Однако самое красивое на острове — сад, от которого остров и получил свое название. Сад — убедительное доказательство плодородности петербургского края. Сад обширен и разбит в новейшей манере. Там находится столь полное собрание растений и деревьев Европы и Азии, особенно в оранжерее, что господин доктор и профессор Сигез-бек, бывший директором сада, неоднократно говорил мне, что среди всех садов, которые он сам когда-либо видел в других странах или же знал по изданным каталогам, ему не известен ни один, равный этому. В мое пребывание в Петербурге туда было доставлено несколько сотен совершенно неизвестных растений из Китая и Великой Татарии, и доктор много трудился, присваивая им новые названия.
Все аптеки получают растения из этого сада, почему он и именуется Аптекарским. Поэтому в нем постоянно живет аптекарь, единственная обязанность которого — собирать и затем обрабатывать лекарственные травы.Во фруктах в саду тоже нет недостатка, это видно по тому, что аренда фруктовых деревьев дала в том году несколько сот рублей. Однако верно и то, что в большинстве своем эти садовые фрукты не такие большие и хорошие, как у нас и в других краях. В Петербург также ежегодно прибывает невероятное множество свежих и сушеных садовых фруктов — как по суше из Москвы и других мест государства, так и водой из Любека».
В апреле 1746 г. «тишайшая» императрица Елизавета Петровна возвращалась из Екатерингофа. Был теплый весенний вечер. Карета императрицы двинулась медленно, тихо качаясь на больших ремнях вместо рессор. У церкви Вознесения императрица откинулась от открытого окна к спинке кареты и закрыла лицо тончайшим из брабантских кружев платком, «понеже около церкви дух тяжелый происходил». А «дух» происходил оттого, что у церкви Вознесения находилось кладбище, могилы делались неглубокие и воздух был насыщен трупным запахом. Через десять лет, в 1756 г., писались такие донесения: «Воздух заражается смрадом, так, что иногда с великим терпением свершается богослужение, особенно в летнее время, ибо смрадность эта возбуждает нестерпимую тошноту».
