В Новый год слуги дарят также хозяевам пшеничный хлеб, напоминающий рождественский пряник, чтобы получить чаевые. То же самое слуга делает в свои именины».
О петербургской полиции 30-х гг. XVIII в. рассказывает датчанин Педер фон Хавен:
«Полиция была впервые введена в России императором Петром Алексеевичем. Но тем не менее она теперь во всем так строга, как вряд ли где-либо еще. Ночные караулы устроены целиком по гамбургскому образцу. Свою службу они часто исполняют усерднее, чем это необходимо. Примером тому может послужить следующий случай. Однажды было опубликовано полицейское распоряжение о том, что никому не дозволяется после десяти часов вечера ходить по улицам без фонаря. Некий генерал шел как-то поздно по улице со своим слугой, несшим впереди фонарь. Караульные, тотчас это заметив, собираются, окружают генерала и после краткой беседы и спора отпускают его слугу, поскольку он был с фонарем, а генерала, не принимая никаких объяснений, отводят в караульное помещение, где ему пришлось сидеть до тех пор, пока слуга не доложил об этом полициймейстеру, и генерала выпустили.
Помимо таких караулов постоянно имеется сильный и многочисленный солдатский караул у полицейской конторы, который тут же безотлагательно приводит в исполнение приговоры полициймейстера. Число других, более благородных, полицейских, служащих в одном только Петербурге, составляет, вероятно, несколько сот человек.
Полициймейстером в Петербурге был генерал и кавалер ордена Александра Невского. Это был очень строгий и усердный господин, который за всем присматривал сам. И поскольку его власть простиралась гораздо шире, чем власть полиции у нас, он часто после краткого суда приказывал приводить в исполнение строгие и неожиданные приговоры. Однако при всем том там все же смотрели сквозь пальцы на соблюдение субботы, пьянство и проституцию.
К примеру, по поводу последнего хочу упомянуть о случае, происшедшем вскоре после моего приезда. Одна потаскушка средь бела дня на улице в каком-то углу предавалась распутству с персом. Полицейские служители, явившись, препроводили ее в полицию, где она за полчаса была присуждена к наказанию батогами. Солдаты тотчас привели приговор в исполнение. Как только она перенесла наказание, ее опять отпустили восвояси, вытолкнув с такими словами: «Вот ты, дочь шлюхи, получила по заслугам; тебе бы распутничать с русскими, а не с персами». Из этого можно заключить, что блуд у русских карается не сурово».
Кроме вельмож, в Петербурге жили, понятно, и обычные люди.
И этих людей необходимо было как-то учесть.
Перепись 1737 г. явилась, вероятно, первой в русской истории переписью, не ставившей перед собой фискальных целей.
Непосредственным поводом к переписи послужил эпизод, внушивший властям большой страх: близ дома цесаревны Елизаветы Петровны был обнаружен зажигательный снаряд — обвязанная мочалом смоляная кубышка с порохом. Бомбу обнаружили, а на другой день Сенат издал указ о проведении переписи в целях очищения столицы от всех подозрительных с полицейской точки зрения лиц. За донос на «поджигателей» власти обещали вознаграждение, умножены были «караулы рогаточные», караульщикам предписывалось по ночам задерживать лиц из простонародья и всех заподозренных отправлять в полицию. Указ Сената призывал дворян и богатых дворовладельцев к особой бдительности, им приказывалось караулить свои дворы «денно и ночно», не пускать к себе неизвестных людей, обыскивать «ханжей и нищих» в поисках у них «зажигательных орудий».
Любившая раздавать милостыню Елизавета, увидев нищенку, «у коей все лицо в ранах изрыто и смотреть весьма противно», поспешила издать указ, «дабы таким увечным и гнусным отнюдь не допускать здесь в резиденции таскаться» . Анна Иоанновна в своих указах жаловалась на то, что в столице «престарелые, дряхлые и весьма больные без всякого призрения по улицам валяются, а иные бродят», что «нищих весьма умножилось и от часу умножается. . и в самых проезжих местах от множества их иногда с трудом проезжать возможно» .
Для проведения переписи использовали существовавшее административно-полицейское деление города. В 1737 г. Петербург состоял из 5 команд, которые делились на 25 сотен, а также 3 большие слободы. Команды Московской стороны и Васильевсжого острова включали в себя по 3 сотни каждая, команда Адмиралтейского острова — 4, команда С.-Петербургского острова и Выборгсиой стороны — 7, команда, находившаяся между реками Мойкой и Фонтанкой, — 8 сотен. Для проведения переписи в каждый административно-полицейский участок (25 сотен и 3 слободы) были направлены ответственные чиновники и офицеры.
Перепись 1737 г. отличалась высокой степенью точности и была самой полной из всех проведенных до того времени в России переписей. Переписчики были обязаны переписать все население Петербурга, «кто б какова звания и чина ни был». Переписи подлежали люди, живущие во дворах, а также в лавках, в харчевнях, в шалашах, в кабаках, «в вольных домех» и тому подобных местах или «при каких работах». Программой переписи явилась инструкция Сената, согласно которой переписчики должны были собрать ответы на вопросы: а) чей тот двор; б) кто в нем живет; в) от кого достался двор нынешнему хозяину; г) сколько лиц мужского и женского пола живет во дворе; д) каков их возраст; е) когда прибыли в Петербург живущие во дворе люди и особенно наемщики; ж) имеют ли они паспорт; з) регистрировались ли в полиции; и) давно ли живут в данном доме; к) какую плату берет с них хозяин; л) каков способ их существования. В ходе переписи соблюдался подворно-посемейный принцип, сведения собирались о каждом члене семьи и жителе двора. Переписчики получали сведения непосредственно у населения. Руководящим органом переписи являлся Сенат. Перепись была начата в 6 часов утра 9 июня 1737 г. и должна была быть завершена в течение трех дней. Но в действительности перепись и в особенности обработка собранных сведений заняли более длительное время. Последние переписные книги поданы были в Сенат в июле. Известно, что Сенат получил 29 переписных книг, но сохранилось только 7 из них.
Общее число жителей Петербурга в это время не превышает 70 тысяч человек. В это число входят женщины и дети, пришедшие на заработок крестьяне, нищие, солдаты на постое и даже дворохозяева, отсутствовавшие в момент переписи.
Число дворов составило 5898.
Всему приходит конец ─ пришел он и царствованию Анны Иоанновны.
Из воспоминаний П. И. Панина:
«В полдень 5 октября Анна Иоанновна, сев за обед с герцогом Курляндским и его супругой, едва скушав несколько ложек супа, вдруг почувствовала тошноту и упала в обморок. Немедленно перенесли ее в опочивальню и положили на кровать в совершенном беспамятстве. Бирон, приведенный сим внезапным несчастием в крайнее смятение, выбежал в переднюю, дабы послать за врачами, и усмотрев тут резидента коммерц-коллегии барона Менгдена, обычно в сей час посещаемого его, поручил ему как можно поспешнее уведомить графа Миниха о болезни императрицы и просить его немедленно приехать во дворец».
Ж.-И. Шетарди:
«У нее в правой почке (dans le roignon droit) – я это узнал от самого графа остермана – камень более и длиннее большого пальца образовался в виде кораллов. В том же боку было множество небольших камней, два на левой почке (dans le roignon gauche) по величине были между этими средними. Первый, отделившись от почек, запер мочевой канал, что произвело антонов огонь, окончивший болезнь».
Существует легенда о непонятном явлении перед кончиной Анны Иоанновны.
Вот как рассказывают этот случай современники. За несколько дней до смерти Анны Иоанновны караул стоял в комнате, возле тронной залы, часовой был у открытых дверей. Императрица уже удалилась во внутренние покои; было уже за полночь, и офицер уселся, чтобы вздремнуть. Вдруг часовой зовет на караул, солдаты выстроились, офицер вынул шпагу, чтобы отдать честь. Все видят — императрица ходит по тронной зале взад и вперед, склоня задумчиво голову, не обращая ни на кого внимания. Весь взвод стоит в ожидании, но наконец странность ночной прогулки по тронной зале начинает всех смущать. Офицер, видя, что государыня не желает идти из залы, решается, наконец, пройти другим ходом и спросить, не знает ли кто намерений императрицы. Тут он встречает Бирона и рапортует ему. «Не может быть,— говорит Бирон, — я сейчас от государыни, она ушла в спальню ложиться». ─ «Взгляните сами, она в тронной зале». Бирон идет и тоже видит ее. «Это что-нибудь не так, здесь или заговор, или обман, чтобы действовать на солдат», — говорит он, бежит к императрице и уговаривает ее выйти, чтобы в глазах караула изобличить самозванку, пользующуюся некоторым сходством с ней, чтобы морочить людей.
