Да, Парацельс ловко одурачивал своих почитателей… Одна нелепее другой создавались сказки. Откуда взялись черви, мухи, лягушки, улитки? Почему они появляются иногда тысячами и тысячами? Никто не видел, как они родились, никто не видел их яиц, никто не видел, как они росли. Ясно — они не родились, не выросли, а появились сразу: народились из грязи, мусора, ила, гнили, из всего, чего хотите. Находились и критически настроенные умы. Были скептики, которые никому и ничему не верили. Они пытались иногда протестовать, но силен был авторитет греческих мудрецов, недосягаемой звездой сиял на горизонте средневековой науки Аристотель. Кто посмеет пойти против него?

И скептики нерешительно бормотали о своих сомнениях, а большинство — большинство зычно кричало:

— Как? Ты против Аристотеля? Еретик!

Но время шло. Бормотаньи скептиков становилось все громче и громче. К тому же появились и факты.

Позицию за позицией сдавали сторонники учения о самозарождении. Они уступили скептикам мышей и лягушек, отказались от кротов, ящериц, змей и рыб, птиц и, понятно, человека. Но всех позиций долго не сдавали.

Насекомые, черви, улитки и прочая мелочь — они-то уж, конечно, зарождаются из гнили, падали и всякой грязи.

Даже воинственный задор скептиков начинал остывать, и они нет-нет, да и принимались сомневаться. То им казалось одно, то — другое. Мир насекомых так велик и многообразен… Как знать, может быть, и правда мухи зарождаются из гнилого мяса?

Так, в спорах и сомнениях, проходили годы, десятки и сотни лет.

Волшебный прибор Левенгука

В XVII веке в городе Дельфте жил голландец Антоний Левенгук. В молодости он торговал сукном, это не помешало ему навсегда войти в историю науки, хотя и был он всего лишь самоучкой-любителем. Заинтересовавшись увеличительными стеклами, он научился шлифовать их и достиг в этом деле редкостного для тех времен совершенства. Его линзы были безукоризненны и на редкость малы: диаметром всего три миллиметра и даже меньше. Увлекаясь все сильнее и сильнее, Левенгук большую часть своей долгой жизни (он прожил девяносто один год) посвятил микроскопу. Правда, то был еще не микроскоп, а только лупа, и на современный микроскоп он походил не больше, чем самовар на паровоз, но он увеличивал. Великий искусник, Левенгук сумел изготовить простейший микроскоп. Он состоял из одной линзы, но увеличивал в двести семьдесят раз. Микроскоп открыл людям новый мир: он позволял видеть дотоле невидимое. Прошло некоторое время, и микроскоп начал входить в обиход ученых. Разнообразнейшие инфузории, коловратки и прочая мельчайшая живность замелькала перед глазами изумленных наблюдателей. Эти крохотные существа были удивительно многочисленны и разнообразны, исследователи были поражены.

И — это было самое главное — все кишело этими существами. В навозе и в воде, в воздухе и в пыли, в земле и в водосточных желобах, во всяких гниющих веществах, словом, всюду были эти «микробы», как тогда называли все микроскопически малые существа. Откуда они появились?

Стоило положить в воду клочок сена, и через несколько дней сенной настой кишел инфузориями. А помимо них в настое кишели мириады уж совсем крохотных существ.

— Они произошли из гниющих остатков сена,— заявил ирландский аббат Нидгэм. — Они зародились из него.

— Они произошли из неживого,— вторил ему блистательный француз граф Бюффон.

Ученые разделились на два лагеря, кричали и шумели, обвиняли друг друга кто в безбожии, кто в излишнем преклонении перед авторитетами, кто — в чем придется. Какие могут быть яйца у этих существ?

— Они сами меньше любого из яиц!

— Яйца не летают по воздуху, а они летают.

— Вздор! Яйца есть! Еще знаменитый Гарвей сказал: всё из яйца.

— Сказал, да не про них. Он про кур и других птиц это сказал. — Чем кричать, лучше докажите.

Когда дело дошло до доказательств, то встретились представители трех стран: Англии, Франции и Италии. С одной стороны были француз Бюффон и ирландец Нидгэм, с другой — итальянец аббат Спалланцани.

Ладзаро Спалланцани было всего пятнадцать лет, когда он попал в Реджио, в руки иезуитов. Они обучили его философии и другим наукам, и, видя способности юноши, стали соблазнять его блестящей карьерой монаха-иезуита. Неблагодарный ученик — с ним столько возились! — отказался от этой чести и отправился в Болонью.

На это у него были особые соображения. Дело в том, что в Болонском университете профессором математики и физики была его кузина — знаменитая Лаура Басси. Лаура была очень учена, а легкость, с которой она решала самые трудные вопросы, удивляла иностранных профессоров.

Ладзаро умело воспользовался счастливым случаем и так изучил математику под руководством Лауры, что его университетский диспут закончился громом рукоплесканий. Профессора-старики пришли в восторг. Некоторые из них тут же передали ему своих частных учеников. То была трогательная картина.

Отец Ладзаро был юристом, и, по обычаю, юноша должен был пойти по его стопам. Ладзаро, как послушный сын, принялся было за изучение юридических наук, но они не заинтересовали его.

— Скучно! — заявил он, прочитав несколько толстых томов в кожаных переплетах.

Ладзаро занялся естественными науками, а чтобы родители не очень уж ворчали (родительским благословением он дорожил), заодно поступил и в монахи.

Вскоре аббат Спалланцани стал профессором. Он читал лекции в Тоскане, Модене и Павии, путешествовал по Апеннинам, Сицилии и другим местам, нанес визиты не только австрийскому королю, но и турецкому султану. Он изучал все, начиная от рикошетов брошенных по воде камешков и кончая восстановлением отрезанных кусков тела у дождевого червя. Сделав несколько открытий, он так увлекся естествознанием, что превратился в страстного натуралиста-исследователя.

Его не привлекала систематика животных, и он не старался найти и описать побольше новых видов. Распространение животных, их повадки, польза и вред тоже не привлекали особого внимания аббата-профессора. Физиология, эксперименты — вот что его интересовало.

Спалланцани изучил кровообращение у лягушек, змей, ящериц и других животных и узнал здесь немало нового. Долго мучил петухов — простых и породистых, стараясь постичь тайны пищеварения. Он не пожалел и самого себя: нужно же знать, как работает человеческий желудок. Чтобы получить немного желудочного сока, Спалланцани добывал его из собственного желудка.

Летучие мыши летают в темноте и ни на что не наталкиваются. Почему? Любознательный ученый начал «проверять» летучих мышей. Он заклеивал им глаза, прижигал роговицу каленым железом, целиком удалял глазное яблоко. И слепой зверек летал, минуя все препятствия, которых на его пути оказывалось предостаточно: аббат заботился об этом.

Экспериментатор не смог ответить на вопрос: каким чувством руководствуется летучая мышь, летая в темноте. Ясно было, что это не зрение. Но что? Конечно, не слух, не обоняние и уж подавно не вкус. Оставалось осязание. И было решено, что у летучих мышей осязание чрезвычайно сильно развито: они могут осязать даже на расстоянии. Ученый ошибся, но можно ли ставить это ему в вину? Лишь спустя полтораста лет была раскрыта тайна летучей мыши. Оказалось, что огромную роль при ее полете имеют ультразвуки, своего рода «радарная установка»: издавая ультразвуки (тончайший писк, недоступный нашему слуху), она улавливает отражение этих звуков (ультраэхо) и им-то и руководствуется при полете.

Аббат-натуралист был неутомимым исследователем. Поработав над раскрытием тайн кровообращения и пищеварения, он занялся изучением развития яйца. Эти исследования сулили множество интереснейших открытий. Правда, ученые XVII века уже раскрыли некоторые тайны размножения и развития животных, но все же именно здесь оставалось еще много неизвестного и еще больше домыслов.

Чем дольше работал Спалланцани в этой области, тем больше и больше убеждался в том, что у всех живых существ должны быть родители.