Поводом для возникновения персонального дела Рютина послужило заявление в ЦК ВКП(б) знавшего его по работе в Краснопресненском райкоме члена партии Д.С. Немова, который сообщал, что, будучи в августе 1930 года в отпуске в г. Ессентуки, встретил там Рютина, и тот будто бы резко отрицательно отзывался о политике ЦК во главе со Сталиным, считая ее губительной для страны, оценивал материальное положение трудящихся в стране как очень тяжелое, высказывался против мер по насильственной коллективизации, осуждал расправу с членами партии, которые выражали какое-либо несогласие с мнением Сталина, неодобрительно отзывался о проводимой линии в братских партиях.

При разборе персонального дела и в своем письменном объявлении в адрес ЦКК ВКП(б) Рютин категорически отрицал приписываемые ему высказывания, утверждая, что суть их извращена.

Других свидетелей указанных бесед Рютина и Немова в Ессентуках не было.

Однако в ходе рассмотрения персонального дела на заседании Президиума ЦКК ВКП(б) 23 сентября 1930 года доводы Рютина во внимание приняты не были, в основу обвинения было положено заявление Немова, судя по выступлениям Е. М Ярославского, и особенно А. С. Енукидзе и М. Ф. Шкирятова, главная вина Рютина усматривалась в критике им действий Сталина при решении вопроса об освобождении в 1928 году Рютина от должности секретаря Краснопресненского райкома ВКП(б) г. Москвы, о чем он написал и в своем объявлении.

“Сталина даже тогда, когда я в 28-м году выступил против него на бюро Краснопресненского райкома, - писал Рютин в ЦКК, - я считал самым крупным вождем партии, способным проводить в жизнь ленинские принципы. Я тогда допустил отступления от линии в вопросах о темпах и в оценке положения в деревне. Я считаю, что т. Сталин напрасно ошельмовал меня и ловким маневром вышвырнул с партийной работы. Я считаю это нечестным с его стороны по отношению ко мне”.

Рютин из партии был исключен, а затем арестован по обвинению в контрреволюционной пропаганде и агитации. Однако 17 января 1931 года даже коллегия ОПТУ вынуждена была признать обвинение недоказанным, и полтора года, до нового ареста в сентябре 1932 года, он работал экономистом в “Союзэлектро”.

В 1936 году Рютина, находившегося в Верхне-Уральском политизоляторе, переводят в Москву. Ему предъявляют новое обвинение - в терроризме - на материалах ранее написанных им нелегальных “документов-платформы” и “манифеста-обращения” союза “марксистов-ленинцев”.

В письме Президиуму ЦИК СССР от 4 ноября 1936 года, хранящемся в его деле, Рютин просит снять с него эти обвинения и защищает свое достоинство гражданина. Вот полный текст этого документа.

“Президиуму Центрального

Исполнительного Комитета Союза ССР

Заключенного Внутренней тюрьмы НКВД

М. Н. РЮТИНА

ЗАЯВЛЕНИЕ

В настоящее время после отбытия почти пяти лет своего десятилетнего заключения я вновь НКВД привлечен к уголовной ответственности за то, что, во-первых, теперь отдельные места и выражения написанных мною в свое время нелегальных “документов” истолковываются ведущими следствие как призыв к террору и, во-вторых, что на основе этих документов где-то якобы образовались и раскрыты правые террористические группы.

По существу предъявленного мне нового обвинения считаю необходимым сообщить Центральному Исполнительному Комитету следующее.

1. Я не признаю себя виновным ни в чем, кроме того, за что я несу уже длительный срок наказания. Я никогда террористом не был, не являюсь и не буду. Никогда террористических взглядов и настроений не имел и не имею. Нигде, никогда, никому никакого сочувствия террору не высказывал и относился к нему всегда враждебно.

Новое “толкование” отдельных цитат из “документов” как террористических является явно пристрастным и тенденциозным.

К этому считаю необходимым добавить, что от своих взглядов, изложенных в “документах”, я уже четыре года тому отказался. С тех пор ни к каким политическим партиям, группировкам и течениям не принадлежу.

От всякой политической борьбы и политической деятельности навсегда отказался.

2. Я осужден (и приговор до сих пор никем не отменен) и отбыл почти половину своего заключения за всю совокупность своих взглядов, изложенных в “документах”; как бы ни толковать эти “документы” или отдельные их места, за всю совокупность “документов”, вплоть до последней строчки, до последнего слова, до последней буквы, за все это я уже осужден, приговор никем не отменен, и новое привлечение меня к ответственности за эти же “документы” или отдельные их места и выражения является явно незаконным, произвольным и пристрастным.

3. Я осужден и отбываю уже пятый год наказания за всю совокупность своих действий (и за все их последствия), в том числе и за распространение “документов” и за все последствия этого распространения на основе и под влиянием этих документов через месяц, через год, через пять, через десять лет после их распространения какими-либо нелегальными группами и ячейками.

Новое привлечение меня к ответственности за те же действия и последствия является явно незаконным, произвольным и пристрастным.

4. Ни одно уголовное законодательство, начиная с римского права и вплоть до наших дней во всех странах, в том числе и советское уголовное законодательство, не допускают привлечения к ответственности и наказания преступника два раза за одно и то же преступление, хотя бы второй раз и под другим названием.

Самый факт вторичного привлечения меня к ответственности за то же преступление, за которое я отбыл почти пятилетнее заключение, за те же самые “документы” или отдельные их места и те же последствия их распространения является чудовищным. История судебных процессов и карательной политики Европы и Америки в течение последних столетий, насколько мне известно, не знает подобного чудовищного случая!

5. Статьи Уголовного кодекса, по которым я был осужден, обнимали и обнимают, несомненно, всю совокупность совершенных мною преступных деяний и моих преступных взглядов, но в этих статьях не содержится никакого обвинения в терроре.

Следовательно, ни в моих “документах”, ни в моих действиях не было и нет ничего “террористического”. В противном случае на мне были бы применены другие соответствующие статьи Уголовного кодекса.

6. Политбюро ЦК ВКП(б) во время моего дела, несомненно, знакомилось или, по крайней мере, его знакомили и с написанными мною преступными “документами”, и со всей совокупностью совершенного мною преступления. И однако же Политбюро не нашло в них никаких данных для обвинения меня в терроре. В противном случае оно, несомненно, дало бы соответствующие указания коллегии ГПУ, и я был бы привлечен за террор. Я не был привлечен за террор, следовательно, ни в моих взглядах, ни в моих действиях не было ничего террористического.

7. Коллегия ГПУ, осудившая меня на десять лет заключения, несомненно, в свою очередь внимательно ознакомилась с написанными мною нелегальными “документами” и тщательно изучала все мельчайшие детали моего дела. Она также не нашла в них ничего “террористического”, иначе я был бы привлечен по соответствующим статьям за террор. Я не был привлечен, следовательно, в моих взглядах и действиях не было найдено и не было ничего террористического.

8. Начальник СПО ГПУ Молчанов, ведший надо мной следствие, опять-таки бесспорно изучал внимательно все мельчайшие детали моих “документов” и всего дела.

Он также не нашел в нем никаких данных для предъявления мне обвинения в терроре и не предъявил его. Следовательно, и это свидетельствует о том, что в моем деле не было ничего террористического. А теперь тот же Молчанов по тем же документам или отдельным их местам, за те же действия (распространение документов и его последствия) предъявляет мне обвинение в терроре! Чудовищно!

9-Печать, газеты в течение ряда месяцев после моего дела вели по нему обстоятельную разъяснительную кампанию. Они действовали, не подлежит сомнению, на основе полученных директив и были достаточно осведомлены. Они также не нашли в моем деле никаких следов террора и не отмечали его.