Нужно думать, что разрешение это было дано недаром. По собственному признанию (прошение на имя директора Департамента полиции от 25 декабря 1909 года), Шахновский состоял в течение долгого времени сотрудником при начальнике охранного пункта в Ковно, Александре Евгеньевиче Донцове, а впоследствии в течение трех месяцев при Одесском охранном отделении под кличкой Южный (группа анархистов-коммунистов). Согласно тому же заявлению, Шахневский был близко знаком с жандармским ротмистром Колоколовым, с чиновником при Виленском охранном отделении А.Ралли, ротмистром Г.А.Магеровским, начальником Одесского охранного отделения Левдиковым и полковником Гноинским.
В октябре 1908 года временный генерал-губернатор Одессы Толмачев ходатайствовал перед товарищем министра внутренних дел Макаровым о разрешении зачислить Шахновского в число студентов Новороссийского университета “ввиду необходимости иметь в их среде лиц, вполне преданных порядку, политически благонадежных, с помощью которых можно было бы получить сведения”.
Однако ввиду отсутствия еврейской вакансии и незнания Шахновским латинского языка, Департамент полиции отказал в содействии, предложивши возбудить соответствующее ходатайство перед попечителем учебного округа, так как иной порядок мог повлечь за собою разоблачение секретной роли Шахновского. В указанное время Шахновский состоял в числе студентов медицинского факультета в одном из швейцарских университетов и только вследствие настоятельных просьб начальника охранного отделения вернулся в Одессу. Потерпев неудачу с поступлением в Одесский университет, Шахновский уехал в Карлсруэ, где был зачислен студентом Баденской высшей технической школы. В декабре 1909 года Шахновский жил в Карлсруэ. В следующем 1910 году Шахновский переселился в г. Бонн на Рейне. Находясь в октябре 1910 года в Ковно, Шахновский предлагал местному жандармскому полковнику Мрочкевичу выдать некоего Соловейчика за вознаграждение в тысячу рублей. Департамент полиции нашел это требование “чрезмерным”. По этому поводу заведующий заграничной агентурой доносил начальству, что по отзыву ротмистра Река, знающего лично Шахновского, “опасаться каких-либо нежелательных выступлений с его стороны, хотя бы шантажного свойства, вполне возможно, и поэтому являлось бы более соответственным ни в какие дальнейшие сношения с ним не вступать”.
Из числа секретных сотрудников Гартинга нужно назвать еще Гурари. Лев (Леон) ЕГурари в письме своем из Ниццы от 3 ноября 1902 года к заведующему заграничной агентурой Департамента полиции Ратаеву предложил свои услуги. Он писал, между прочим: “Я легко могу вступать в сношения с Верой 1урари, кузиной моей, сосланной ныне в Иркутск. Прикинувшись сочувствующим и жаждущим деятельности, я смогу добыть у нее указания, рекомендации. Я искренне убежденный противник революционной деятельности и приложу все умение и усилие обезвредить возможно большее число этих паразитов”.
Гурари был принят в число секретных сотрудников, но после был уволен. В сентябре 1905 года Гурари обратился к новому заведующему заграничной агентурой Гартингу с просьбой принять его на службу, ссылаясь на то, что ввиду его близкого знакомства с Прекером-Гнатовским он сможет в течение двух месяцев дать весьма ценные сведения. Гартинг назначил ему 600 рублей в месяц жалованья и 1 000 франков на наем подходящей квартиры. Однако вскоре Гурари был опять уволен. В июле 1910 года Гурари снова просил принять его на службу, указывая на то, что в 1892 - 1895 годах, будучи в зубоврачебной школе Джемса Леви в Варшаве, он оказал много услуг генералу Броку. Красильников отказался от услуг Гурари. В 1910 году Гурари имел в Ницце экспортную контору, затем держал в Париже зубоврачебный кабинет. В 1909 году Гурари состоял зубным врачом при Обществе критики французской прессы. Летом 1910 года Гурари жил во Франции, в г. Дранси (департамент Сены).
Итак, искренне убежденный противник революции оказался на практике платным и мало исправным секретным сотрудником “охранки”.
Кроме лиц, работавших в “охранке”, были лица, предлагавшие себя для этой работы. Гартингу пришлось заниматься подобными предложениями и иногда отвергать их.
Таково было предложение Нейштадта в 1907 году. Могилевский мещанин Авигдор (Виктор) Мордухов Нейштадт в мае 1900 года послал в Департамент полиции письмо с заявлением о намерении своем посягнуть на жизнь царя: допрошенный, он объяснил свой поступок желанием выйти из затруднительного положения.
Сидя в Прилукской тюрьме, Нейштадт рассказал надзирателю о существовании тайного преступного общества; в показании по этому поводу он заявил, что “яркие краски в его рассказе составляют обычный плод его фантазии”. За эти фантазии Нейштадт после медицинского освидетельствования, признавшего его здоровым в физическом и психическом отношениях, был отдан под гласный надзор полиции.
В мае 1907 года Нейштадт, живший в Базеле, обратился к министру Столыпину с письмом, свидетельствующим о полной его грамотности, в котором предложил свои услуги по борьбе с революционерами-террористами. В прошении своем он заявлял, что у него “разработан детальный план втесаться в их среду на правах испытанного товарища”. По вопросу о вознаграждении писал: “Меня это интересует ровно настолько, во сколько оцениваются жизненные потребности человека средней руки (без спиритуозов и игры)”. Себя Нейштадт рекомендовал: вероисповедания официального иудейского, возраст 27 лет, образование домашнее, политическое credo - умеренный прогрессист…
Письмо это было препровождено Департаментом полиции Гартингу. К сожалению, из дела архива не видно, получил ли “умеренный прогрессист” шпионскую работу у Гартинга.
Бурцевские разоблачения причиняли много беспокойства Гартингу и Красильникову. Они усиленно искали себе подходящих людей в окружении Бурцева. Искали и… находили, как мы увидим далее.
Но были и такие, которые хотели помочь борьбе с Бурцевым. Так, Сергей Миртов, бывший студент Петербургского университета, обратился к начальнику Симбирского губернского жандармского управления в письме от 22 октября 1909 года с предложением агентурных услуг, в частности, для разоблачения деятельности Бурцева. Департамент полиции рекомендовал Миртова заграничной агентуре, но сношения с ним не наладились.
В трагические страницы сыска вносит элемент комизма некий российский американец Прыщепа. Крестьянин Минской губернии, Слуцкого уезда, Царевской области, деревни Сливы, Никита Прыщепа проживал в Соединенных Штатах Америки, в штате Пенсильвания. 1 февраля 1910 года он обратился к министру внутренних дел с письменным сообщением “о коварных действиях революционного движения” и, в частности, о Бурцеве, который, находясь в городе Бутлер, читал “антихристскую проповедь большому скоплению”. Прыщепа писал еще: “Имею большую охоту донести своему начальству, чтобы строго преследовать всех, кто только вступает в социалисты, я сам готов бы искоренить в один час этих безбожников”. Свое заявление Прыщепа закончил просьбою “разрешить мне отсюда писать доносы”. Адрес он указал. Департамент полиции передал копию донесения Прыщепы заведующему заграничной агентурой, но последний ограничился принятием доноса к сведению. Прыщепа, конечно, очень бы удивился, если бы ему сказали, что его фамилия в России была, по Чехову, Пришибеев.
Из провокаторов 1910 года назовем здесь Русина, Преображенского и Каминчана. Михаил Русин, он же Виктор Русин, родился в 1887 году в Богородском. В революционной среде был известен под кличкой Виктор Маленький. Русин состоял секретным сотрудником заграничной агентуры в Париже, по группе эсеров, имел охранную кличку Прево, жалованья 500 франков в месяц. Жил в Париже под именем Теофиля Маркина, а потом в качестве механика Иосифа Елкина. В 1909 году роль Русина была случайно разоблачена: письмо охранника к нему с приглашением на свидание попало в руки революционеров. Тогда же он был опубликован как провокатор. “Охранка” дала ему пособие в 400 франков. 26 мая 1910 года Русинов застрелился.
