Успенский привел четверых студентов и отставного коллежского секретаря Прыжова. Последний, кстати, занимался сочинительством, написал книгу «История кабаков и питейного дела в России».
Организацию назвали «Обществом народной расправы». Его члены обозначались номерами, встречам придавалась таинственность. Приобрели печатный шрифт, сделали печать. По кругу шла надпись «Комитет народной расправы 19-го февраля 1870 г», в середине изображен топор. Печать ставилась на бланки, внизу которых писалось «по прочтении сжечь немедленно».
Члены общества занимались в основном антиправительственной агитацией, распространяя ложные слухи и прокламации. Прыжов достал несколько старых паспортов и священническую рясу, Нечаев — офицерскую форму.
Нечаев уже думал послать Бакунину связного.
Но среди членов оказался человек, ставивший под сомнение слова Нечаева о каком-то таинственном комитете, постоянно споривший на встречах и даже пытавшийся организовать свое общество. Это был студент земледельческой академии Иванов.
В ноябре в пруду Петровского парка, принадлежащего академии, нашли тело. В нем опознали Иванова. По всей видимости, он был застрелен. На шее — красный шарф с привязанным кирпичом. Полиция вышла на Успенского, который признался в убийстве и назвал сообщников: Нечаева, Прыжова, Николаева и Кузнецова. При следствии открылось все об организации, были обнаружены бланки, прокламации типа:
«Начинание нашего святого дела было положено Дмитрием Каракозовым... Мы имеем только один отрицательный неизменный план беспощадного разрушения... Да, мы не будем трогать царя, если нас к тому не вызовет преждевременно какая-либо безумная мера или факт, в котором будет заметна его инициатива. Мы убережем его для казни мучительной и торжественной перед лицом всего освобожденного черного люда, на развалинах государства... А теперь мы безотлагательно примемся за истребление его Аракчеевых, то есть тех извергов в блестящих мундирах, обрызганных народною кровью, что считаются столпами государства...»
Успенского осудили на 15 лет каторжных работ в рудниках, Прыжова — на 12, Кузнецова — на 10, Николаева — на 7, затем их предполагалось поселить в Сибири навсегда.
Нечаев скрылся за границу вместе с женой коллежского советника Варварой Александровской. Правда, через месяц она вернулась с сундуком прокламаций. На границе ее арестовали. Александровская показала, что была в Женеве, где рассказывала Огареву о России, потом по приказанию Нечаева вернулась.
Всего по нечаевскому делу пошло под суд 87 человек, некоторых оправдали.
Нечаев не получил у Огарева остаток фонда, заставил Бакунина отказаться от начатого перевода марксовского «Капитала» и даже написал издателю угрожающее письмо. Под редакцией Нечаева и Бакунина вышло несколько номеров «Колокола». Потом они поссорились, и Бакунин поддерживал знакомство с людьми, только если те порывали с Нечаевым. Он писал Огареву: «Нечего говорить, какую роль глупцов сыграли мы. Если бы жив был Герцен, как он над нами бы зло посмеялся, и по праву. Теперь нам остается только проглотить эту горькую пилюлю и быть осторожнее на будущее время».
Едва III Отделение узнало, что Нечаев за границей, оно стало его разыскивать. Выдачи Бакунина русское правительство у иностранных властей не могло требовать. Нечаев же был виновен в прямом убийстве. Шеф жандармов граф Шувалов обратился к нашим посланникам во всех крупных государствах: принять меры к обнаружению Нечаева. В Европу отправили агентов. Думали выйти на Нечаева через Бакунина, но они уже не встречались. Две трети Европы активно прочесывались агентами, на всех крупных вокзалах установилось наблюдение.
Наконец, решили ввести в среду революционеров, где мог бы появиться Нечаев, своего человека. Это был поляк Стемпковский. Он сообщил однажды, в каком цюрихском ресторане и когда будет ветречаться с Нечаевым. Один из членов Интернационала, оказавшийся то же там, говорил, что на вошедшего Нечаева накинулась группа переодетых в штатское швейцарских жандармов и поволокли его. Нечаев, знакомый с рассказчиком, крикнул ему: «Скажите русским, что Линдерса арестовали!» Под этой фамилией он жил в Цюрихе.
При выходе подсудимый прокричал: «Да здравствует собор! Долой деспотизм!»
Нечаева посадили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. На третий год к нему приехал шеф жандармов генерал Потапов с предложением составить для III Отделения записку о революционных кружках, заграничных русских революционерах, партийных средствах и пр. Нечаев кинулся на генерала и, ударив кулаком в лицо, разбил ему нос.
Нечаева посадили на цепь в одну камеру с сумасшедшим Шевичем.
В июле 1875 г. комендант крепости попросил Нечаева от имени правительства изложить свой взгляд на положение русских дел вообще. Нечаев написал большое письмо царю, где называл существующий строй отжившим и разлагающимся, предрекал близкую революцию, разрушительный характер которой может быть ослаблен лишь срочным введением либеральных конституционных учреждений и созывом представителей народа для пересмотра законов.
Со временем с заключенного сняли цепи, он мог пользоваться книгами, письменными принадлежностями. Нечаев распределил себе весь день. Он строго по часам занимался гимнастикой, чтением и письмом.
Нечаев сумел войти в контакт с людьми, сторожившими его. Начал он с разговоров о своей горестной судьбе, о несправедливости... Согласно приказу, ему не отвечали. «Молчишь... Тебе запрещено говорить. Да знаешь ли, друг, за что я сижу... Вот судьба, вот будь честным человеком: за них же, за его же отцов и братьев погубишь свою жизнь, а заберут тебя, да на цепь посадят, и этого же дурака к тебе приставят. И стережет он лучше собаки. Уж действительно, не люди вы, а скоты бессмысленные». Бывало, солдат не выдерживал и бормотал что-то о присяге, о верности службе. Тут Нечаев расходился: он цитировал Священное писание, хорошо изученное им в заключении, убеждал в своей честности.
Говоря таким образом с каждым солдатом, он узнавал и сопоставлял разные факты из их жизни. Потом Нечаев поражал сторожей своей осведомленностью. Солдаты видели, что это важный преступник, даже фамилии его они не знали, просто «номер пятый». Нечаев еще намекал на свою дружбу с наследником. Постепенно солдаты уверились, что охраняют человека необычного. Они стали покупать ему за свой счет газеты, кое-какую еду. Покушение Соловьева Нечаев представил как дело рук наследника, с которым он якобы в переписке. В конце концов, многие солдаты были готовы помогать Нечаеву. Причем первый, согласившийся на это, думал, что он едва ли не последний.
Шли годы. В равелин посадили народовольца Ширяева. Они стали обмениваться через солдат записками. Потом Нечаев уговорил часового отнести записку к товарищу Ширяева, находящемуся на воле. Скоро солдаты уже встречались с народовольцами на улицах, в трактирах.
Нечаев предложил Желябову план: когда в такой-то день императорская фамилия будет находиться в Петропавловском соборе, захватить ее и объявить царем наследника. Народовольцы сочли это невыполнимым, они скорее решались освободить узников из крепости. Но сначала «Народная воля» предполагала убить царя. Нечаев все одобрял, он был очень рад возникновению новой организации. Правда, находил в ней много ошибок. По его мнению, партия не могла себя подать, заявить о себе на всю Россию.
«К тому же,— писал народовольцам Нечаев,— возможно ли печатать отчет о пожертвованиях, сумма которых составляет всего каких-нибудь 5—8 рублей? Да их нужно увеличивать по крайней мере двумя нулями. Или какой смысл обращаться к обществу и народу с воззванием о поддержке, даже указывая, что в противном случае организация может быть разбита. Комитет не должен допускать и мысли об этом; он должен только возбуждать общество или народ и обещать им свою поддержку, а не просить ее у них...» Нечаев посоветовал народовольцам выпустить для мест, где вера в царя сильна, поддельный царский манифест, где будто бы по совету императрицы, князей и графов крестьяне возвращались помещикам, увеличивался срок солдатской службы и пр. Для священников нужно было разослать фальшивый указ Синода такого содержания: «Всемогущему Богу угодно послать России тяжкое испытание: новый император Александр III заболел недугом умопомешательства и впал в неразумение». Священники должны были тайно молиться о здравии царя, но никому ничего не рассказывать. Расчет Нечаева заключался в том, что священники секрет не удержат. Потом следовало разослать манифесты от тайного «Великого земского собора всея Великия, Малыя и Белыя России» к крестьянам и армии: царь убит, новый царь сошел с ума; Собор производит передел земли и освобождает солдат от службы...
