На другой записке от Нечаева, вернее, на грязном клочке бумаги красным карандашом было написано:

«Меня везут в крепость; не теряйте энергии, друзья-товарищи, хлопочите обо мне. Даст Бог — свидимся».

Нечаева с Томилиной тотчас отправились на поиски. Они обошли всевозможные полицейские и тюремные инстанции. О Нечаеве там не слышали. Достучались даже до Петропавловской крепости. Ее комендант заверил, что такого заключенного у него нет. Сам шеф жандармов Мезенцев поклялся, что в его ведомстве Нечаева не было.

Среди молодежи распространился слух, что якобы Нечаев бежал из крепости через отхожее место в генеральской шинели. Возник образ героя.

В феврале Нечаев объявился в Москве у Орлова, сказав, что бежал из крепости и, взяв у него паспорт для поездки за границу, сперва поехал в Одессу.

В марте он снова в Москве, рассказывал о своих приключениях. Его будто бы опять арестовали, он бежал, 50 верст шел пешком, потом ехал с чумаками. Нечаев взял паспорт у другого товарища и уже легальным образом под чужим именем выехал за границу.

Перед русскими эмигрантами он предстал как уже опытный, с именем, революционер. Но Герцен, ставивший себя очень высоко, отказался иметь дело с каким-то студентом. «Апостол анархии» Бакунин принял Нечаева ласково. Тот уверял старика, что студенческое движение, которое Нечаев якобы представляет, есть искра будущего большого пламени. Он разукрасил небылицами свой мифический арест, свою подпольную работу. Ждавший хоть каких-то сдвигов в России, Бакунин поверил Нечаеву, как дитя.

Нечаев настолько очаровал его и Огарева, что последний даже посвятил ему стихотворение «Студент» с подзаголовком «Молодому другу Нечаеву»:

Он родился в бедной доле,

Он учился в бедной школе,

Но в живом труде науки

Юных лет он вынес муки.

В жизни стала год от году

Крепче преданность народу,

Жарче жажда общей воли...

Нет нужды приводить полностью, оно довольно длинное и малохудожественное. Но стихотворение как бы подтверждало на родине значимость Нечаева.

Это потом Бакунин будет сетовать в письме своему другу:

«Нечаев — один из деятельнейших и энергичнейших людей, каких я когда-либо встречал. Когда нужно служить тому, что он называет делом, для него не существует колебании; он не останавливается ни перед чем и бывает столь же безжалостен к себе, как и к другим... Нечаев не мошенник, это неправда! Это фанатик преданный, но фанатик опасный... способ действия его отвратительный... Он пришел мало-помалу к убеждению: чтобы создать общество серьезное и ненарушимое, надо взять за основу политику Макиавелли и вполне усвоить систему иезуитов: для тела — насилие, для души — одна ложь. Солидарность существует только между десятком лиц, которые образуют ядро общества. Все остальное служит слепым орудием и как бы материей для пользования в руках этого десятка людей, действительно солидарных. Дозволительно и даже простительно их обманывать, компрометировать, обкрадывать и по нужде даже губить; это мясо для заговоров... Симпатии людей, умеренно теплых, которые имеют человеческие интересы, как любовь, дружба, семья, общественные отношения, эти симпатии в его глазах не представляют достаточной основы,— и во имя дела он должен завладеть вашей личностью без вашего ведома. Для этого он будет за вами шпионить и постарается овладеть всеми вашими секретами, и для этого в вашем отсутствии, оставшись один в комнате, откроет все ваши ящики, прочитает ваши письма... Если вы его представите приятелю, первою его заботой станет посеять между вами несогласие, дрязги... Он обманул доверие всех нас, он покрал наши письма, он страшно скомпрометировал нас; словом, вел себя, как плут».

Нечаева очень интересовал зарубежный денежный фонд. Жаждал денег он не для себя, а для революции.

Однажды какой-то русский по фамилии Бахметьев, отправляясь через Лондон на далекие острова, оставил Герцену 800 фунтов на революционные цели. Герцен поместил эти деньги в банк, и на момент приезда Нечаева революционный фонд составлял уже 1100 фунтов. Нечаев убедил Бакунина и Огарева, что в России вот-вот начнется восстание, и сумел благодаря им вырвать у больного Герцена половину этих денег.

В Москву Нечаев привез, кроме денег, удостоверение за подписью Бакунина и с печатью: «Предъявитель сего есть уполномоченный представитель русской ветви всемирного революционного союза».

Теснее, чем с другими, у Нечаева завязались отношения с Орловым, Томилиной и Успенским,

Орлов был земляком Нечаева, сельским учителем, сыном священника, Он приехал поступать в университет, но ему это не удалось. Томилина была замужем за отставным горным инженером. Люди небогатые, они все же жили открытым домом, у них постоянно толклась молодежь. Нечаев познакомился с Томилиной случайно в поезде. Потом он давал уроки латыни ее брату и устроил жить у Томилиной свою сестру, совершенно необразованную простую работницу.

Успенский служил в книжном магазине. Это был романтический молодой человек, попавший под влияние Нечаева. К нему-то последний и явился из Женевы. Успенский стал первым слушателем нечаевского «Катехизиса революционера». В нем излагался план организации, задуманной Нечаевым по масонскому принципу.

Выдавая себя за эмиссара некоего международного революционного центра, Нечаев стал организовывать кружки, причем члены одного не знали состава другого. Вступивший в кружок не имел права спорить, расспрашивать, сомневаться. Он должен был беспрекословно подчиняться комитету.

Нечаев хотел кружками охватить всю европейскую Россию. По сигналу кружки должны были поднять восстание. Нечаев намечал революцию на 19 февраля 1870 г.

«Все это поганое общество, — учил он, — должно быть раздроблено на несколько категорий. Первая категория — неотлагаемо осужденных на смерть. Да будет составлен товариществом список таких осужденных, по порядку их относительной зловредности для успеха революционного дела так, чтобы предыдущие номера убрались прежде последующих. При составлении таких списков должно руководствоваться отнюдь не личным злодейством человека, ни даже ненавистью, возбуждаемой в товариществе или народе. Это злодейство и эта ненависть могут быть даже отчасти полезными, способствуя к возбуждению народного бунта.

Вторая категория должна состоять из людей, которым даруют только временно жизнь, чтобы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта.

К третьей категории принадлежит множество высокопоставленных личностей, не отличающихся ни особенным умом, ни энергией, но пользующихся по положению богатством, связями, влиянием. Надо их эксплуатировать всевозможными манерами, путями, оглушать, сбить с толку и, овладев их грязными тайнами, сделать своими рабами.

Четвертая категория состоит из государственных честолюбцев и либералов с разными оттенками. С ними можно конспирировать по их программам, делая вид, что следуешь за ними, а между тем прибирать их к рукам, скомпрометировать их донельзя, чтобы возврат им стал невозможен; их руками мутить государство.

Пятая категория — доктринеры, конспираторы, революционеры, все праздношатающиеся в кружках и на бумаге. Их надо беспрестанно толкать и тянуть в практичные, головоломные заявления, результатом которых будут бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих.

Шестая и важная категория — женщины, которых должно разделить на три главных разряда: одни — пустые, ими можно пользоваться как третьей и четвертой категориями мужчин, другие горячие, преданные, способные, но не наши, потому что не доработались еще до настоящего бесстрастного и фактического революционного понимания; их должно употреблять, как мужчин пятой категории; наконец, женщины совсем наши, посвященные и принявшие всецело нашу программу».

Программы будущего государственного строя у Нечаева не было. Он полагал, что государственная форма организуется потом сама собой, стоит лишь свергнуть монархию.