это время с огорода с растрепавшимися волосами прибежала

прачка и испуганным шепотом успела сказать хозяйке:

– Мандат спроси...

Хозяйка растерянно оглянулась и, нерешительно

продвинувшись вперед, только было хотела спросить мандат,

как один из пришедших молодых людей в кожаной куртке сказал

товарищу:

– Рулетку взял?

– Взял,– отвечал тот.

Хозяйка побледнела и, в растерянности оглянувшись на

стоящий в дверях любопытный народ, попятилась к двери.

– Вот это было налетела...– сказал кто-то негромко в сенях.

– Теперь пропала.

Хозяйка еще тревожнее оглянулась в ту сторону, откуда было

сказано, потом, как бы желая загладить свою вину,

выразившуюся в намерении спросить мандат, сказала,

обращаясь к молодому человеку в кожаной куртке, который был,

очевидно, главным:

141

– Может быть, выслать народ-то, батюшка?

– Пусть остаются: чем больше народу, тем лучше. Меряй

стену,– сказал он товарищу.

Тот размотал рулетку и стал мерить. Хозяйка со страхом

смотрела на рулетку.

– В этом сундуке что у вас? – спросил главный.

– Белье, батюшка, тут ничего окромя белья нету. .

– Откройте!

– Вот только еще мыла два кусочка положила вчера, да

мучицы...

– Откройте! Сами увидим, что вы тут положили.

Хозяйка открыла сундук.

– А сахар зачем тут? – спросил, строго нахмурившись,

главный.

– Да это я, батюшка, два фунтика положила от мышей.

– Когда положен?

– Вчера... нет, третьего дня.

– Меряй сундук,– сказал главный, обращаясь к товарищу с

рулеткой. Тот удивленно взглянул на приказывающего, но сейчас

же стал мерить, покрутив головой и сказавши про себя: «Черт ее

что...»

– Кладовые показывайте!

– А сундук-то, батюшка, останется? – робко спросила

хозяйка.

– Сундук при вас останется,– отвечал главный.– Можете его

держать сколько угодно.

Пошли осматривать кладовые.

Осмотрели там два сундука, причем хозяйка все

загораживала один. Но и его приказано было открыть. В сундуке

был сахар, белая мука... Хозяйка, держась за сердце, стояла,

побледнев, и ждала результатов.

Все затаили дыхание.

– Сейчас скажет «забирай»,– и крышка,– послышался сзади

голос соседки.– Спаси, царица небесная...

– Ничего, это подходит,– сказал главный, закрывая крышку

сундука.

Хозяйка торопливо подняла глаза к потолку и, облегченно

вздохнув, перекрестилась.

– А этот обмеривать не будете?

– Нет, на глаз видно.

142

– Это, значит, ничего, батюшка, подходит? – спросила она

робко, не потому, что не расслышала, а от радости, как бы желая

показать, что она так чиста и невинна сердцем, что не боится

переспросить.

И когда главный ответил, что подходит, она в приливе

неудержимой радости почувствовала потребность уже самой

показать даже то, чего и не спрашивали:

– Вот сюда, батюшка, вот еще сундучок осмотрите. Тут у

меня посуда есть, серебро, только немного, конечно, что сама

своими мозолистыми руками добывала.

– И это подходит,– сказал главный.

– Да к чему подходит-то, спроси,– сказал тихо сосед. Но

хозяйка досадливо отмахнулась от него и опять украдкой

перекрестилась.

– Господи батюшка, а уж мы так напуганы, все приходят

какие-то неделикатные, каждый фунт сахару отбирают.

– После нас ничего уж не отберут. Держите все, что мы

осмотрели, и никуда не прячьте и не перепрятывайте.

– Спасибо, батюшка.

– Благодарить не за что. Мы исполняем долг и только. Какие

жильцы в квартире? Прислуга есть?

– Что вы, что вы, какая прислуга,– воскликнула испуганно

хозяйка,– я всю жизнь своими руками...

– Ладно, сами служите?

– Нет... то есть да... У меня и все служат.

– Все?.. Значит, нетрудового элемента нет?

– Нет, нет, боже избави...

– Смотрите, приду завтра днем проверить. Если до пяти

часов кто-нибудь дома окажется, тогда... Ну, все, кажется.

– Коза есть еще, батюшка.

– Коза не подойдет,– сказал главный, подумав.

– Отчего, батюшка... Все же держат... налог заплатила...–

говорила, побледнев, хозяйка.

– Впрочем, все равно. Где она?

Осмотрели и козу.

– Ну, слава тебе господи,– говорила хозяйка по уходе

молодых людей.– Все, говорят, подошло.

– Да к чему подошло-то? – спросил опять сосед.

– Это уж их дело.

На другой день около дома был переполох. Вся квартира

была обокрадена.

143

Побежали искать хозяйку, нашли на огороде. Но она, увидев

людей, почему-то бросилась от них и убежала.

– Уж не умом ли помешалась? – сказал сосед.

– Ей кричат, что обокрали, она ничего не понимает и твердит,

чтобы уходили: пяти часов еще нет. За коим чертом ей пять

часов понадобилось?

Когда она пришла и увидела, в чем дело, то схватила себя за

волосы и осталась в таком положении.

– Взяло дюже здорово,– сказал сосед.

– Мандат надо было спросить.

– Она и хотела спросить, а они рулетку вынули. Ну, она и

прикусила язык.

– Все, говорят, подошло,– сказал сосед, взяв себя за бороду.–

Да к чему подошло-то? Вот вся суть-то в чем была.

– Сама, окаянная, все показала,– сказала наконец хозяйка с

тем выражением, с каким причитают над умершим сыном,

причиной смерти которого считают себя.– Пять часов на огороде

высидела.

– А что ж козу-то не обмеряли? – спросил сосед, подмигнув.

– На глаз прикинули,– сказала прачка.– Ах, головушка

горькая! Чиновники приходят, их за жуликов принимаешь,–

попал! Жулики пришли, их за чиновников принял. Опять попал.

Вот жизнь-то заячья!

144

Видение

I

Учитель музыки давал урок, а в соседней комнате,

надрываясь, кричал ребенок. Потом его кто-то стал пороть, он

еще сильнее закричал.

– Ну, вот, черт его возьми, каждый раз так! Учитель бросил в

угол потухшую папироску и сказал:

– Какая тут, к черту, может быть культурная жизнь в такой

обстановке! Ведь это вся моя квартира была. А теперь нагнали

сюда посторонних людей,– видите, что делается. Тут бы нужно

наорать на них как следует, а я деликатничаю, молчу.

– Напрасно,– сказал ученик.

– Я сам знаю, что напрасно. Но не могу... Пользуются моими

вещами, посудой. Все это ужасно раздражает, а сказать неловко.

Мой приятель Василий Никифорович, тот, что привез мне в

начале революции эту обстановку, бежал с женой за границу.

Звал и меня, а я не решился. И вот теперь живешь в стране

дикарей, где нет ни права, ничего.

В дверь постучали. Учитель вышел в переднюю. Там стояла

молодая женщина, изящно одетая. У нее было робкое, несмелое

выражение.

– Вы Андрей Андреич Сушкин? – спросила она.

– Да,– сказал учитель музыки, невольно остановившись

взглядом на ее лице. Ее лицо – тонкое, хрупкое, точно

освещалось огромными черными глазами.

– Я от Василия Никифоровича,– сказала молодая женщина.

– От Василия Никифоровича? Да где же он? Приехал?..

– Нет, он не приехал... я приехала.

– Простите, а вы кто же?

– Его жена...– сказала она не сразу.

– Его жена?.. Но простите, у него была другая жена...

– Я вторая...

– Ах, вторая?.. Ваше имя и отчество?

– Вера Сергеевна.

– Что же я вас держу здесь, вот так гостеприимный хозяин!

Идемте сюда.

145

– У меня извозчик, ему нужно отдать пятьдесят копеек,–

сказала, смутившись, молодая женщина,– а я забыла у знакомых

сумочку и в ней письмо к вам от Василия Никифоровича.

– Ах, какая большая сумма – пятьдесят копеек! – и, сбегав

вниз, он отпустил извозчика.

– Не успела приехать, как уже заставляю людей тратить на