– Но?! Тогда греть будем. А на Карской дров хватит. Плавнику там сколько хочешь. У
меня запасено там в одном месте. Так положено, чтобы снегом не сильно забило. Около дров
там и чум поставим.
Яшка достал сухие поленья, а Ефим набил чайник снегом, развёл на железном листе
огонь.
Скучно сидеть без дела. Особенно, когда есть и пить хочется. И Яшка нашел себе дело:
взял у Ефима бинокль и начал рассматривать окрестности.
Посмотрел на восток – снег. На север – снег. На запад, откуда приехали, взглянул – тот же
снег. На снегу ни единого темного пятнышка. Никаких признаков жизни. Но Яшка был
доволен и тем, что видел.
– Хорошо! – говорил он, глядя в бинокль. – Далеко видно. На высокой горе стоим. Много
маленьких гор видно.
Повернулся лицом к югу и опять прилип глазами к биноклю. Посмотрел секунду-другую
и вдруг весь напружинился.
– Олени, дед! – сказал тихо, но обжигающе.
– Но?!
– Олени... Апой, сиде, неар, тет, самлянг, мат, сиу, синдет... Хабею. Хабею ты1.
Ефим бросил возню с чайником: до чайника ли, когда дикари рядом! Взял у Яшки
бинокль.
– Правда, девять. Не чуют нас и не видят. Еду себе добывают. Далеко от нас.
– А собаки усталые.
– То ничего. Собака – она, как завидит зверя, забывает об устатке. Худо то: на широком
месте ходят. Подойти трудно. Да они сами, кажется, сюда идут? То хорошо бы, как бы зашли
вот тут, в эти угорышки. С маху бы мы их окружили.
– Подождем немного. Может, подойдут? Дай поглядеть. Ты грей чайник, я смотреть буду.
Потом я буду греть – ты смотри.
– Хорошо, хорошо! То все хорошо: ветер на нас, они нас не учуют.
Подбавив несколько раз снега в чайник, Ефим закончил, наконец, кипячение. И опять за
бинокль, на смену Яшке.
– Ты пей. Я погляжу.
Выпил Яшка чашку. Кусок хлеба съел. Не терпится, тащит из рук у Ефима бинокль.
– Дай я... Пей...
Наскоро проглотил Ефим два стакана. Третий стал наливать.
– Побежали! Побежали! – закричал Яшка.
Ефим бросил чайник. Выхватил у Яшки бинокль.
– Испугались чего-то. Бегут на нас прямо. Увидят – уйдут тогда... Под горку, под горку
пошли. Не видно стало.
Оторвал Ефим бинокль от глаз. Яшку за плечо ухватил:
– Вот как сделаем: ты за ту горку поезжай, а я – за эту. Идут прямо. Пойдут между этими
горками. Нам надо с горы уйти на те горки. С горок будем в них стрелять. Скорее!
Подняли отдохнувших немного собак. Разлетелись в разные стороны: один – на
западную сторону под гору, другой – на восточную. Потом оба повернули к югу.
Колотится в груди у Яшки сердце. Молча бьёт он собак хореем. Сдавленным голосом
понукает их.
Вот и та гора, на которую указывал дед.
Оставил собак около вершины, а сам, пригибаясь к земле, на вершину побежал.
Лёг там на брюхо. Положил перед собой около десятка боевых патронов.
Оленей не видно ещё. Не видно и Ефима.
А сердце колотится – тук-тук, тук-тук...
Минута, другая прошла – нет оленей.
Одолевают сомнения: свернули? остановились?
Осторожно оглянулся назад: ничего не видно.
Идут минуты, а оленей всё нет.
Пальцам от железа винтовки холодно стало. Положил винтовку на снег. Спрятал пальцы
в рукавицы. Глаз не отрывает от юга: с юга должны показаться олени.
И олени показались. Но побежали они тихо, как будто по обязанности или как будто
усталые.
– Это лучше, что тихо, – шепчет про себя Яшка, – лучше целиться.
Впереди шёл один олень – самый крупный из всех.
1 Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь... девять. Девять оленей. Ты – олень.
– Хор! – определил Яшка.
За хором бежали три оленя в ряд, как в запряжке. Остальные пять бежали неровно,
врассыпную.
– Буду стрелять в трёх, – решает Яшка. – Хорошо попадет – зараз двух, а то и всех трёх
убью.
Так и сделал: когда подбежали олени, выстрелил в тройку.
Передний олень ткнулся мордой в снег. Остальные метнулись врассыпную. Но на втором
прыжке упал на бок олень из тройки, в которую стрелял Яшка.
Прогремел еще выстрел: это Ефим успел перезарядить винтовку. Выстрелил и Яшка
второй раз.
Упал еще один. Не тот, которого намечал Яшка.
Олени бежали назад, к югу, и третий раз уже не успеть было бы выстрелить. Яшка
бросился к собакам. Схватил хорей, вожжу, гикнул.
Собаки вылетели на пригорок и увидели оленей. Больше их не нужно было погонять:
растягиваясь во всю собачью длину, летели они за убегающими оленями.
И не убежать бы оленям от собак, если бы не встретилась на пути крутая гора. Трудно
собакам бежать в гору: держат их груженые санки, тянут назад. А олени стрелой вылетели на
вершину и пропали из глаз.
На подъеме в гору догнал Ефим Яшку. Вместе с Яшкой выехал на вершину горы. Сказал
Яшке:
– Без толку дальше ехать. Место вовсе неровное кругом. Обратно поедем.
Не хотелось Яшке ехать обратно. Посмотрел он кругом – не покажутся ли где олени...
Посмотрел на оленьи следы...
Ефим догадался, почему Яшка смотрит на следы.
– Крови смотришь? Раненые, думаешь, есть? Нет раненых. Вторая твоя пуля по снегу
пропела.
Вернулись к убитым оленям. Ефим ловко и быстро сдернул с одного оленя шкуру, потом
распорол ему живот.
Выбросили на снег дымящиеся кишки. Вскрыли грудную клетку оленя.
– Я кровь пить хочу, – сказал Яшка.
– Пей.
Бросился Яшка к санкам за кружкой... Нет мешка с провизией на санях, нет кружки: все
осталось там, где пили чай.
– Нет, дед, кружек.
– А ты – припадком. Больше вкуса: теплее потому что кровь-то так, не в кружке.
Приподнял Ефим переднюю часть оленьей туши, и сбежала вся кровь в полость живота.
Яшка засунул голову в распоротый олений живот, припал к теплой красной жиже – пьёт...
Потом напился крови и Ефим. Вытер губы рукавом малицы.
– Эко неладно дело-то. Надо запасти крови-то, а у нас и посудины нет никакой. Ты вот
что: поезжай за чайником.
– Дай печенку сначала!
Ефим вырезал оленью печенку.
– Держи...
Яшка взял край печени в руку, а Ефим, держась за другой край, раскроил печень
пополам.
– Ух, вкусно! – крикнул Яшка, блестя глазами, и впился зубами в кровоточащую печень.
Ловкими движениями острого ножа, действуя им около самого своего носа, оба охотника
отрезали куски печени и, не жуя, глотали кровавое, теплое мясо.
Проглотив свою порцию, Яшка обтер нож о подол малицы. Подолом же вытер
окровавленные руки и поехал за чайником.
Хорошо наелись тёплого сырого мяса. Досыта напились теплой оленьей крови.
Накормили собак.
От сытости у Ефима щурились глаза.
– Соснуть часок хорошо теперь, – сказал он Яшке.
Яшка молчаливо кивнул головой: у него тоже слипались глаза.
Улеглись каждый на свои санки и захрапели.
Усталые и сытые собаки последовали примеру хозяев: сбились в плотные кучки, и
каждой снился свой – собачий – сон. Одним снилась погоня за зверем, и они, не раскрывая
рта, приглушенно лаяли. Другие и во сне выполняли тяжелую обязанность ездовых
животных и тихонько повизгивали под ударами хорея. Третьим снилась еда, и они чуть-чуть
шевелили хвостами. А одной собаке приснилось, по-видимому, что-то совсем страшное: она
ошалело метнулась в сторону, но лямка на шее не позволила бежать. Зато всю упряжку
взбаламутила1. Разбуженные собаки повскакали на ноги.
Проснулись от лая дед и внук. Посмотрели во все стороны: нигде ничего не было, что
могло бы потревожить собак.
– Надоело, видно, лежать, – решил Ефим, – оттого и лают. Давай поедем.
Привязали к санкам обснятые оленьи туши и двинулись на восток.
Тяжело было собакам поднимать на пригорки нагруженные сани. Они часто
останавливались, визжали, упирались в снег ногами во всю собачью силу. Хозяева поощряли
