Лиз не могла отклонить работу над этим материалом. Это было бы крайне необычным поступком для редактора, который только начал работать. И если она заикнется, что эта история имеет отношение к одной из ее знакомых, Тони может обвинить ее в предвзятости, и будет прав — она на самом деле действует непрофессионально.
Как бы то ни было, ее раздумья не могли повлиять на ход событий, и Лиз это знала. Отдел новостей, подобно роботу-ангомату, спокойно и методично начал свою работу по подготовке статьи. Они скрупулезно исследуют бумаги агентов по недвижимости, списки избирателей, документы в земельной регистратуре и выяснят, кому принадлежит соседний дом и кто в нем живет.
По любым меркам, эта статья будет определять тираж номера «Кроникл». Мир она не перевернет, но понравится дилетантам-читателям, которые любят разную болтовню. Хотя статья будет написана в серьезном стиле и содержать многочисленные ссылки на интервью Кати с политиками высшего ранга, она все равно будет тем, что на их жаргоне называется «секс-скандалом недели». А Лиз понимала, что по воскресеньям ничего не продается лучше «секса».
Но как она может так поступить с Катей? Лиз уже несколько раз пробовала до нее дозвониться, но безуспешно. Часы показывали 05.00. Ее подруга уже должна быть в студии, теперь, пока не закончится программа, звонить ей бесполезно.
Хотя за время журналистской деятельности Лиз уже бывали случаи, когда она принимала решение написать компрометирующую статью о человеке, с которым она была лично знакома, но в таком случае всегда имелся редактор отдела новостей или иной редактор выше ее по положению, который мог взять на себя ответственность. До сего времени она не пользовалась абсолютной властью. И никогда компрометирующий материал не затрагивал ее близких. Именно поэтому Лиз была в панике, и это проявлялось даже внешне; влажные ладони, ускоренное сердцебиение и учащенное дыхание. Она была не в состоянии ни работать над этим материалом, ни переложить ответственность на кого-либо другого. Если статью опубликуют, в любом случае вся вина ляжет на нее.
Лиз знала, что подобная чувствительность очень мешает журналистской работе. Общаясь с Чарли и коллегами-мужчинами из «Кроникл» и других крупных газет, Лиз убедилась, что никто из них и никогда не мучается такими угрызениями совести. А если и мучается, то скрывает их за стеной цинизма.
Лиз, Джоанна и Катя пребывали в уверенности, что у мужчин просто не бывает таких глубоких дружеских привязанностей, как у женщин. И когда возникает ситуация, что под удар поставлен знакомый им человек и существует проблема выбора: честь или карьера, редко случается, чтобы мужчины проявляли дружескую преданность, обычно для достижения своих целей они готовы использовать самые грязные средства. Лиз стала привыкать к тому, что после того как редакторы встречаются тет-а-тет со знаменитостями, с которыми вместе обедают или ужинают, через несколько дней они могут поместить на первых страницах своих газет нелицеприятные статьи об этих людях.
— Таковы правила игры, старина, — говорил Чарли, когда уязвленные звонили по телефону и выражали свое недовольство.
Уже не впервые Лиз пожалела о том, что она не может мыслить и чувствовать как мужчина. И почти сразу же у нее возникла мысль, которая обожгла ее — быть может, Тони прав, и женщина никогда не сможет быть хорошим редактором.
Глава двенадцатая
В четверг утром Катя занимала свое привычное место на диване в студии. Во время рекламной паузы к ней подошла гримерша и ловкими движениями закрасила красные пятна, выступившие у Кати на шее от нервного напряжения. В это же время оператор телевизионного суфлера увеличил размер шрифта, так как Катя пожаловалась, что плохо видит буквы.
Затем гримерша стала накладывать пудру на Катино лицо, а та в это время напряженно слушала новости, передававшиеся по другому телеканалу. В газетах лишь вскользь упоминалось о несчастном случае с Хьюго Томасом, состояние которого во всех газетах было признано стабильным, но это могло означать все что угодно. Но в теленовостях об этом не упоминалось вообще.
Катя в порыве чувств яростно затрясла головой, помешав работе гримерши. На балконе режиссер поинтересовался у своего помощника: — Думаешь, похмелье? — развернувшись на стуле, он усмехнулся. — Нет, кто угодно, только не она. Вероятно, у нее месячные. — Он отхлебнул кофе. — Давай не будем ее расстраивать. Она может убить любого из нас, а потом, заплакав, заявит в суде, что это случилось из-за ее месячных. И ее оправдают.
Остальные, даже телеоператор-феминистка, рассмеялись над этой шуткой.
Джоанна не вставала с кровати, надеясь, что тошнота скоро пройдет. Она, как ребенок, не могла сосредоточиться ни на прошлом, ни на будущем, и теперь уже даже не помнила, хорошо ли себя чувствовала, когда проснулась.
В отчаянии она шарила по ночному столику в поисках сухого печенья, которое лежало там на всякий случай. Джоанна всегда грызла это печенье, когда чувствовала недомогание, хотя оно и было отвратительным на вкус: Но сейчас она с ужасающей уверенностью осознала, что даже печенье тут не поможет. Джоанна готова была пойти на все, лишь бы избавиться от тошноты, которая мучила ее уже почти сутки.
— Вот тебе и долгожданная беременность, — думала она.
Только крошки в кровати, горечь во рту и непрекращающаяся тошнота являлись пока единственными свидетелями ее беременности.
Если не считать живота, она никогда раньше не была такой худой. Груди, правда, тоже увеличились. «Меня выдает грудь, а не живот», — думала она, рассматривая свое тело и задаваясь вопросом, скоро ли она начнет полнеть.
Джорджу нравился ее животик. Постороннему человеку он был едва заметен, но изменения в теле жены не могли ускользнуть от собственного мужа. Перед уходом Джордж непременно гладил ее по животу: «Доброе утро, малыш. Как мы сегодня? Не делай маме больно, слышишь».
Однако директор-распорядитель не был таким любителем детей, по крайней мере, чужих. Он не был также и сторонником отпуска по рождению ребенка. Он может смириться с беременностью редактора, но не с мыслью о том, чтобы дать ей оплачиваемый отпуск. Но Джоанна и сама настроилась продолжать работу.
Это и вынудило ее встать с постели, одеть недавно купленное красное шерстяное платье и жакет и отправиться на сводное собрание редколлегий журналов. Джоанна серьезно относилась к своим обязанностям, а на этом собрании она непременно должна была присутствовать.
Когда она собирала бумаги, зазвонил телефон. Это звонила Лиз из своего дома.
— Джо, тот плащ, который я взяла напрокат у Брюса Олдфилда на воскресенье и одолжила нашей общей подруге, он как выглядел? Ты знаешь, я не очень разбираюсь в плащах.
Несмотря на то, что Джоанна торопилась и паршиво себя чувствовала, от нее не ускользнули нотки тревоги, прозвучавшие в голосе Лиз. Наверняка она спрашивает не просто так.
— Он выполнен из плотного дорогого черного бархата. Да, еще у него была необычная подкладка. Вероятнее всего, из Франции, с роскошными застежками вроде пистонов на шторах моей свекрови.
«Боже, — подумала Лиз. — Сюда же добавились подкладка и застежки».
— Почему ты спрашиваешь? — продолжала Джоанна. — Хочешь его купить? И правильно сделаешь. Я бы тоже такой купила. Очень качественная ткань, и хорошо скрывает живот.
— Да нет, мне нужно это узнать для газеты.
«Ладно, сейчас она не хочет мне открыться, — подумала Джоанна. — Какой осторожной стала Лиз в разговорах по телефону».
Все еще надеясь на чудо, Лиз спросила:
— Так какая, говоришь, была подкладка?
— На вид очень дорогая, — ответила Джоанна. — Такая с тиснением пестрого, самого что ни на есть французского узора, который еще бывает на тарелках и обоях. Не могу вспомнить название. Ох, беременность лишила меня способности сосредотачиваться… Вспомнила — геральдические лилии. Катя случайно его не потеряла? Это на нее похоже, ты ведь знаешь этих телевизионщиков, они постоянно витают в облаках.
